Во что бы то ни стало

Он быстро надел лыжи, и они стали спускаться тоже к оврагу, но не четкой, петлявшей среди кустов лыжней, а прямо между деревьями, стряхивая на бегу хлопья, пригибаясь и сдерживая хлесткие ветки.

Солнце почти село. Стволы берез стали сиреневыми, тени под ними густо-синими. А небо там, где еще алел закат, багровело, постепенно переходя в теплое, розовато-серое. Над лесом, тонкий и матовый, переглядываясь с уходящим солнцем, вставал молодой месяц.

ОДНА

— Леночка, а пойдем-ка мы с тобой нынче к Васеньке с Налей! — сказала однажды Кузьминишна только что вернувшейся с фабрики Лене. — По секрету тебе скажу, отвезть ей кой-чего надо…

Лена переоделась быстро. Ей и самой любопытно стало повидать Найле, да кстати рассказать о письме Ольги Веньяминовны.

Они вышли из дома засветло. Теперь Лена работала уже в три смены, как настоящая работница, и приходила с утренней рано.

Февральские дни коротки, изменчивы, особенно к концу месяца. Весна еще за горами, крыши и заборы в белых шапках. Колючий ветер мчит вдоль тротуаров по накатанным ребятишками ледяным полосам снежные вихорьки. А все-таки нет-нет да пахнёт влагой, солнцем… И подумается — скоро март!

Кузьминишна с Леной доехали до завода на трамвае, к общежитию пошли пешком.

Все это время, с того дня, как Марья Антоновна перевезла к ним Лену, Кузьминишна с удивительным тактом не расспрашивала ее ни о Всеволоде — она ведь знала от Дины, что с ним покончено, — ни о последних событиях со Стахеевыми. Захочет — расскажет сама, не рассказывает — значит, не лежит сердце. И только об одном заговаривала иногда Кузьминишна, да и то обиняками.

— Вот жалко, мы с тобой Алешеньку не прихватили. С работы придет, все на сторону норовит. Занятия, занятия, а отдыхать когда?

Лена промолчала.

— Мне Васенька с Налей прошлый раз шепнули: Алешу мастер ихний очень уважает.

Лена опять не ответила, смотрела внимательно на свой рукав с крупными мохнатыми снежинками.

Подошли к общежитию. В коридоре встретившаяся девочка сказала Кузьминишне, как старой знакомой:

— Вам, бабуся, Федосеевых? Эна их комната! Аккурат в субботу переехали…

Из двери как раз и вышла Найле. Как она изменилась! Пополнела, раздалась, теплый цветной халат скрадывал прежнюю угловатость, на плечах был пушистый платок, а худое милое лицо с узкими темными глазами все светилось.

Найле ахнула. Легкими шажками подбежала к Кузьминишне, к Лене, опять к Кузьминишне… Потащила в комнату, твердя что-то ласковое…

— Го-го-го! — загремел над Леной Васька, вытряхивая ее из шубки, принимая шаль Кузьминишны.

Комнатка у них была чудо! В два окна, светлая, чистая… Только мебели было всего ничего: косолапый диван, стол и… Лену толкнуло: в углу, заботливо прикрытая белым, стояла расписная плетеная кроватка. Пустая.

— Васенька, Налечка, да что ж это вы? — Кузьминишна вдруг сердито, перехватив Ленин удивленный взгляд, замахала руками. — Кроватку зачем внесли?.. Обождать бы, примета дурная… — Она растерялась. — Для маленького…

— А мы в приметы не верим, Дарья Кузьминишна! — прогрохотал Васька. — У соседки парень вырос, нам и отдали. Чепуха!

Уселись на диван тесно друг к другу, и Найле стала кормить оладьями. Слушала про Стахеевых, морща чистый лоб, качала темной головой с заложенными за уши косами, улыбалась ясно или хмурилась.

Лена не могла надивиться на нее.

У Стахеевых, возможно подчиняясь Ольге Веньяминовне, она никогда не была к Найле особенно внимательна. А сейчас точно нового человека увидела! И то, что Васька, будто к источнику света, все время обращал к Найле глаза (он тоже похорошел, обчистился, отмылся, стал весь какой-то гладкий), и то, что сама Найле, зашептав что-то Кузьминишне на ухо, вдруг прильнула к ней своим располневшим телом, было тоже ново.

Как же все это случилось? Когда успела Кузьминишна, ее верная, любящая нянечка, стать и для Найле с Васей близкой, родной? Лена чувствовала, что это так!

Как же она сама проглядела, не интересовалась так долго, занятая собой и своими переживаниями, хорошо ли они живут в этом общежитии? Слышала мельком от Кузьминишны про какую-то фанерку, за которой Вася с Найле, вернувшись с работы, сидят и хохочут — а на самом деле все, все стало уже по-другому. И своя комната, и цветы, и эта… кроватка.

Лена даже в раннем детстве была очень ревнива к тем, кого любила, к Кузьминишне, к Дине, позднее к Алешке… То, что Найле в такой короткий срок завоевала Кузьминишну — та между делом совала ей что-то увязанное в платок, объясняла и шептала тоже на ухо — было для Лены, надо говорить честно, не так уж приятно. Она даже посмотрела на Найле сухо. А та, будто угадав, заторопилась:

— Еленочка, еще чаю налью? Пей, милая!

Васька, потирая ручищи, встал:

— Гости дорогие, будьте как дома, а мне на дежурство…

— Он у нас в органы милиции выдвиженец, — гордо пояснила Найле, становясь рядом с мужем, словно желая похвастаться его ростом и силой. — Утром, гляди, в завод не опоздай. Иди!

— Тебе что ж, одной ночевать? — заволновалась Кузьминишна. — Нет, нельзя… Лучше я здесь заночую. Авось Машенька с Леночкой не пропадут.