Во что бы то ни стало

— Я понял. — Андрей Николаевич, не разгибаясь, ловил прерывистые его слова. — Все, о чем вы просите, сделаем. Я уполномоченный от деткомиссии. Будьте совершенно спокойны!

— Все. Теперь несите.

Андрей Николаевич опустил простыню. Санитары взялись за носилки. Алешка, перебегая, поддерживал их и старался еще раз заглянуть в глаза раненому. Тот лежал тихо, белая голова качалась в такт с шагами в ногу идущих санитаров. Андрей Николаевич нагнал Алешку.

— Ты поедешь в изоляторе, — сказал тихо. — Врач разрешил. Если что будет нужно, ищи меня в детских вагонах. Понял?

Мальчик поднял на него запавшие глаза, хмуро кивнул.

А от города к вокзалу уже тянулись по утоптанному, поросшему бурьяном пустырю подводы. В них, привалившись к скатанным шинелям, друг к другу, сидели и лежали раненые. Те, кто мог идти, на ходу соскакивали, ковыляли навстречу санитарам.

Пустырь ожил. От санитарных вагонов торопились сестры в белых косынках, на подножки взбирались первые раненые… И катился обратно к городу за тяжелоранеными высокий, крытый брезентом автомобиль.

К пустырю спешили привлеченные шумом жители.

Забегая вперед, крепко держа Кузьминишну за руку, Лена тянула ее, показывая на санитарный состав, объясняя что-то сбивчиво и горячо. Кузьминишна шла быстро, тоже взволнованная. Дина подпрыгивала рядом, с интересом оглядывая подводы, санитаров… Крикнула вдруг:

— Ленка, гляди, там же Алешка! — и помчалась к поезду.

Кузьминишна задержалась у подвод. Смотрела, как девушка в красной косынке помогала двум молодым красноармейцам сгружать деревянные сундучки, одеяла, связанные, как бублики, котелки…

— Куда же это, родимые, пересылают вас? — ласково спросила Кузьминишна спускавшегося с соседней подводы паренька на костылях.

— На поправку, мамаша! — весело подмигнул он. — Отдыхать.

Сморщился, ступив на больную ногу, товарищ поддержал его. А девушка в красной косынке, заметив Лену, крикнула приветливо:

— Опять прибегла? — и повела красноармейцев к поезду.

— Нянечка, с ними пойдем! — потянула Лена Кузьминишну за рукав.

— Что ты, доченька, разве ж можно с ними?

От поезда, из-за вереницы повозок, размахивая руками, вынырнула Дина. Она перепрыгивала через изрезанные колесами бугры, страшно возбужденная.

— Ой, бабушка, Ленка! Там же у вагонов Алешка… Вот умереть, Алешка! Говорит, его в Москву везут, а может, вдруг в Саратов!.. Того стережет, который, помнишь, в сарай приходил? Иван Степанович! Он раненый-раненый! Говорит, поезд санитарный какого-то имени… И два вагона под ребят беспризорных, в Ростове насобирают… Говорит, пускай куда хотят везут, я от Иван Степановича не отстану, ходить за ним буду. А сам насу-упленный, чуть не плачет. Ой, бабушка!

Кузьминишна слушала ее, меняясь в лице. Помолчала. Загородив от вечернего солнца глаза, смотрела на вагоны. Потом сморщенная ее рука, задрожав, опустилась и пригладила Лене волосы.

У поезда и правда стоял Алешка. Как видно, он тоже увидел среди снующих по пустырю людей Кузьминишну с девочками, побежал к ним.

— Сыночек! — встретила его Кузьминишна. — Что проведать давно не приходил? Верно ли она говорит, Динушка?

— Верно.

Бледный, осунувшийся Алешка коротко рассказал все. Кузьминишна выслушала его не перебивая. Повернулась. Необычным показалось не проронившим ни слова девочкам ее лицо. Оно было строго, торжественно. Новый молодой блеск зажегся в усталых глазах.

— Сведи меня к нему, сыночек! — твердо сказала Кузьминишна, оправляя повойник. — К тому, что тебя нашел. Выручи, сведи! Может, и нашему горю поможет. Жить-то ведь надо, а я… — Она обтерла ладонью рот.

Вдвоем с Алешкой — девочкам Кузьминишна приказала: «Здесь дожидайтесь!» — они быстро пошли к поезду.

Вагоны шумели, в окошках двигались люди. Минуту назад кипевшая на пустыре жизнь, казалось, перебралась туда. От водокачки черным пятном надвигался паровоз, у опустевших подвод еще бродили санитары…

Алешка показал рукой:

— Вон идет, сухонький такой, в фуражке! Видите?

И Кузьминишна, оставив его, решительно пошла вперед одна. Что говорила она старичку в косоворотке, Алешка не слышал. Угадывал только, что просит о чем-то, сжав руки, высоко подняв седую голову. Потом они оба пошли вдоль поезда.

Все пристальнее всматривалась Кузьминишна в идущего рядом с ней усталого человека. То ли видела она уже когда-то его немолодое лицо, то ли в ответ на ее рассказ в его глазах засветилось не похожее на простое внимание участие.

— Вы просите за двух малолетних, — медленно сказал наконец Андрей Николаевич, — из которых одна потеряла мать в районе станции Тихорецкая летом прошлого года и имела родственников в Москве?

— Да. — Кузьминишна отвечала раздельно и ясно, только горькая складка у рта выдавала ее волнение. — Писала я им не раз, ответа не было. Может, и нет никого в живых. Второй девочки мать в Саратове была, так и она жива ли? Время такое… А я стара. Помру, что делать будут? Заберите вы нас с собой, а я, покуда сил хватает — слово мое верное, — любую работу дадите, отслужу.