Во что бы то ни стало

— Это же Динка! Динка! Моя самая лучшая подруга! — закричала Лена, всплескивая руками, так что торчавшая из чашки ложка зазвенела, и Ольга Веньяминовна, вынув, бережно, положила ее на блюдце.

— Ого, я вижу, от одного упоминания о ней ты готова перебить у нас посуду! — засмеялся Николай Николаевич. — Но слово за тобой, Оленька.

Ольга Веньяминовна, казалось, не слышала его. Смотрела на расплескавшийся из Лениной чашки чай. А та, притихнув, смотрела в самовар, где, крошечные, отражались они все, только худенькой девушки не было: ома вышла так же незаметно, как и вошла.

— Я считаю… — будто очнувшись, сказала Ольга Веньяминовна. — Извините, вспомнила сейчас собственную молодость, вот и взгрустнулось… — Она улыбнулась одним ртом. — Летом Леночка поедет с нами на дачу. А с осени… У мужа есть связи, постараемся, минуя биржу труда, устроить ее на какое-нибудь подходящее место.

Кузьминишна молчала, думая о своем.

В людях, принимавших сейчас Лену в свою семью, был, как она надеялась, тот самый страх, пусть от прошлого, про который она говорила. А значит, было и понимание, как лучше поступить с Леной. Конечно, это было не то понимание, что у Марьи Антоновны, это Кузьминишна чувствовала безошибочно. Но, вверяя Лену нашедшимся родственникам, порядочным людям — в их порядочности она не хотела сомневаться, иначе не посоветовала бы дочери отдать девочку, — Кузьминишна тем самым доверяла и их знанию жизни. Пусть будет так, как они считают нужным.

— Дарья Кузьминишна, мне-то вы, надеюсь, по старой памяти позволите называть вас Дарьюшка? Пойдемте посмотрим Леночкину комнату! — быстро сказала Ольга Веньяминовна, вставая.

По-женски, чутьем, она угадала: сейчас лучше всего показать старушке, как они живут. Но в этом она оказалась правой лишь отчасти.

Когда Кузьминишна побывала в маленькой чистой комнате с шифоньером и узкой белой кроватью, возле которой уже стояла Ленина детдомовская корзинка; когда увидела нарядную спальню Ольги Веньяминовны, веселую кухню с кладовкой во много полок, ванную, где растапливала колонку худенькая девушка, — словом, все то, от чего давным-давно отвыкла, скитаясь в гражданку по Кубани и после хозяйничая в детдоме, но что когда-то в ее представлении составляло неотъемлемую сущность каждой «порядочной» семьи, Кузьминишна одновременно — успокоилась и насторожилась.

Давним, отошедшим уютом пахнуло на нее от этой благоустроенной квартиры. И против воли вспомнилось тяжелое в собственной жизни, связанное с таким уютом: богатый сарафан кормилицы, слезы о брошенной в деревне Машеньке, баварское пиво и страх перед «барином».

— Как видите, у нас по нынешним временам неплохо, — не без гордости подвела итог Ольга Веньяминовна, провожая Кузьминишну в переднюю. — Леночка не будет терпеть недостатка.

— В достатке ль дело? — возразила Кузьминишна. — Где его, достатка, на всех зараз напастись? Совесть была бы.

— Конечно, конечно, — неопределенно согласилась Ольга Веньяминовна.

А потом, прижав к груди русую Ленину голову, целуя ее родные соленые глаза, шепча несуразное, что шептала, когда та была ребенком, Кузьминишна распрощалась со всеми и ушла.

«Не навек, чай, расстаемся, в одном городе живем!» — твердила она про себя.

…Лена сидела в теплой, полной до краев воды ванне. За спиной гудела и грела плечи колонка, потрескивали дрова. По розовой мохнатой простыне бегали желтые полоски. Блестели на полке у зеркала какие-то флаконы, тюбики. В дверь заглянула худенькая девушка:

— Ничего не надо? Если надо, крикните.

— Иди тоже мыться! Давай вместе, я тебе спину по-тру? — позвала Лена.

Девушка покачала головой, спряталась. Вошла Ольга Веньяминовна.

— Ну как? — спросила, шурша тяжелым шелковым халатом. — Нравится? Не холодно?

— Что вы! — Лена ударила по воде губкой, мыльная пена брызнула на халат.

— А ты довольно плотненькая. — Ольга Веньяминовна оценивающе оглядела ее. — Давай оболью из душа! Знаешь, этот душевой агрегат Николай Николаевич достал чудом, через знакомого инженера.

Теплые струи защекотали Лене спину. В бане, куда они ходили с девочками каждую неделю, не было никаких душевых агрегатов. Просто все, визжа от восторга, окатывали друг друга из деревянных шаек. И полотенца там были шершавые… Набрасывая на Лену пушистую, мягкую простыню и улыбаясь, Ольга Веньяминовна говорила:

— Ты, конечно, уже совершенно забыла свою мать?.. Не сюда, не сюда, становись ногами вот на этот коврик.

— А вы? Вы помните? — Лена отшвырнула простыню, мигом натянула рубашку.

— Ах, голубчик, у твоей матери был трудный характер! Мы никогда особенно…

— Вы мне расскажете про нее?

— Право, это было так давно… Беги в постель. Ты, надеюсь, не часто хворала в детдоме?

— Нет. — Лена повернулась, ища глазами. — А пол? Тряпку где взять, я подотру.

— Нелли вытрет, она моется последней. Беги!

— Я сама…

Но Ольга Веньяминовна, сморщившись и повторив: «Беги, беги!» — подтолкнула Лену и вышла следом. В дверях ее комнаты подождала, пока та залезет в постель, помахала рукой и выключила свет.