Во что бы то ни стало

— Начнем, пожа-алуй! — фальцетом пропел юноша с серым, нездоровым лицом, разливая вино.

Всеволод налил Лене, она сморщилась, замотала головой.

— Ну что вы, это же совсем слабое, уверяю!

От выпитой рюмки голова у нее все-таки закружилась, поплыла куда-то. Немного погодя она встала, пересела на тахту, Всеволод сел рядом, закинув ей за спину руку. И оттого, что его широкое плечо иногда касалось ее плеча, а рука как будто обнимала, Лене было неудобно, жутковато и — хорошо.

— Макс, оживи общество! Прочитай что-нибудь! Просим! — сказали сразу несколько человек.

— Северянина! Гумилева!.. Северянина!..

Кто-то набросил на лампу поверх платка полотенце, в комнате стало почти темно. Бледный круг освещал только клавиши рояля. Черная девушка вышла, вернулась с гитарой. Серый юноша встал под лампой, скрестив на груди руки.

Ананасы в шампанском, ананасы в шампанском —
Удивительно вкусно, искристо, остро…
Весь я в чем-то норвежском, весь я в чем-то испанском,
Вдохновляюсь порывно и берусь за перо…—

сказал юноша покачиваясь, нараспев.

А девушка с гитарой взмахнула тонкой рукой, и стонущий звук пролетел по комнате.

В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грезофарс…

Ананасы в шампанском, ананасы в шампанском
Из Москвы в Нагасаки, из Нью-Йорка на Марс,—

подхватили еще двое — косматая девушка и оранжевый.

Лена хотела сказать Всеволоду, что напрасно они так завывают, а гитара уже вовсе ни к чему, но в ту же минуту заметила быстрый, особенный взгляд, которым он обменялся с хозяйкой.

— Выпьем за любовь! — предложил кто-то.

— За какую? — бойко спросила стриженая.

— Не за братскую, разумеется…

— За нерастраченную! — Хозяйка неискренно улыбнулась Лене. — Вот, за нее!

— Итак, за невинность? — серый юноша поднял стакан. — О-ла-ла! Что ты лягаешься, Всеволод?

— Не вздумай похабничать, — зло бросил тот.

— Помилуй, невинность — и похабство! Боишься, испорчу тебе роль? Или опасаешься за малютку?

— Силанс, господа, спокойно! — крикнул оранжевый. — Пьем за Леночку!

— За Леночку! — загалдели все, передавая бутылки.

— Всеволод, зачем вы меня сюда привели? — тихо сказала Лена; кровь опять хлынула ей к щекам, она отодвинула рюмку.

Он шепнул, сжимая ей руку:

— А, не обращайте внимания. Прошу вас! Обещаете?

— Ладно. Постараюсь.

Все уселись на тахту, девушки — сбросив туфли, с ногами. Запели под гитару хором «В бананово-лимонном Сингапуре в бурю…» (получалось «пуре, пуре…») и «Очи черные, очи жгучие…». Лена успокоилась, рука Всеволода как будто оберегала ее.

— Друзья, чарльстон! — крикнул вдруг оранжевый, садясь за рояль, и забарабанил по клавишам очень громко, отрывисто, пригибаясь и вертясь.

Отодвинули заваленный объедками стол. Юноша в зеленой рубашке, до сих пор не проронивший ни слова, молча вышел на середину комнаты. Стриженая девица вспорхнула с дивана. Встав друг перед другом с совершенно серьезными лицами, они начали выворачивать ногами такие судорожные, немыслимые коленца, что Лена от души расхохоталась. Все здесь было дико, но занятно.

— Вы любите чарльстон? — наклоняясь, спросил Всеволод.

— Да я его первый раз вижу!

Музыка внезапно оборвалась.

— Американская чечетка. Ламци-дрици-опцаца!

Зеленый юноша, опустив плетьми руки, вдруг задергался, как паяц на ниточке, отбивая подошвами такт музыки. Этот номер совсем развеселил Лену, она даже хлопала в ладоши вместе с другими. Так же внезапно музыка перешла на медленную, тягучую.

— Танго! Пойдемте? — поднимаясь, протянул ей руки Всеволод.

— А я не умею.

— Пустяки. Просто слушайтесь меня, и все.

Танцуя, он крепко прижимал к себе Лену. Ей было неудобно, казалось, что все смотрят на них. Черноволосая девушка-хозяйка, сидевшая на диване поджав длинные ноги, вдруг проговорила томно:

— Севочка, в целом я одобряю. Миндаль в цвету или клубничка в сметане, не правда ли? Вы согласны?

— Знаете что, Всеволод? — решительно сказала Лена останавливаясь. — Мне здесь не нравится. Вы как хотите, а я пойду домой.

— Бэби хочет спать, бэби устала! — уже откровенно насмешливо, даже с издевкой протянула черноволосая.

— Да, мне пора, — резко ответила Лена. — Всего хорошего. Спасибо. Вы идете со мной, Всеволод?

…Покачиваясь, он вел ее пустыми и необыкновенно тихими от нападавшего снега переулками. Было, наверное, очень поздно. Отчетливо пробили на Красной площади куранты.

У Лены то и дело слетала с ноги галоша. Всеволод нагибался — от уличного света или от вина по углам рта у него пролегли две грубые морщины, — надевал галошу. Потом ему надоело нагибаться, он пошарил в кармане, не нашел никакой бумажки, чертыхнулся и запихнул в галошу смятую десятирублевку, червонец.

— Ой, это же деньги! — испугалась Лена.