Во дни Пушкина. Том 2

А таинственный карла уже выдумал на потеху себе и на утешение матери какого-то богатого мецената-друга, который совсем увез было его за границу, но внезапно скончался. А то выдумает карла пламенную любовь к одной возвышенной особе, которая, коварная, не отвечает ему взаимностью… И, дрожа в летнем пальтишке в суровые петербургские морозы, таинственный карла все старается выбиться из этого тусклого и бесплодного существования: он должен ознаменовать свою жизнь на земле во что бы то ни стало! Он находит в Петербурге какого-то богатого родственника, подмазывается к нему и все учит мать писать этому родственнику «в живейших и трогательнейших выражениях», как вот он, Никоша, в письмах к ней «не может нахвалиться ласками и благодеяниями, беспрестанно ему оказываемыми» этим родичем… И бедная Марья Ивановна должна изворачиваться…

Пробует он силы и в литературе. Ему уже удалось напечатать свое молодое пустословие, которое он назвал «Гансом Кюхельгартеном», и вот он уже стучится со своей статейкой «О торговле русских в конце XVI и начале XVII века» в двери Фаддея Булгарина. Фаддея принято было в те времена всемерно презирать, ибо он слишком уж открыто торговал станком Гутенберга и собой, но Гоголю, во всяком случае, чистоплотничать не приходилось, и вот в «Северном Архиве» статейка его была напечатана… И тут же вдруг таинственный карла как будто нечаянно роняет одну за другой две жемчужинки: «Сорочинскую ярмарку» и «Вечер накануне Ивана Купала». Жемчужинки были замечены, о карле заговорили, и он, по обыкновению, торопится сообщить об этом матери, уверяя, что труды его понравились всем, «начиная с государыни», что Марья Ивановна может теперь считать одного своего молодца пристроенным и скоро даже, может быть, будет получать с него проценты…

Он решил, что теперь он имеет некоторое право на знакомство с знаменитым Пушкиным, который был кумиром мальчишек в нежинской гимназии… Таинственный карла подошел-было к гостинице Демута, но до того испугался, что убежал в ближайшую кофейню. Хватив там для храбрости рюмку какого-то ликера, он возвратился к Демуту снова и спросил поэта. Лакей Пушкина, Яким Архипов, – он в Петербурге раздобрел и выучился с рассудительной важностью нюхать табак – снисходительно осмотрел невзрачного посетителя.

– Почивают еще, – с достоинством сказал он.

А было уже за полдень.

– Почивают? – со своим хохлацким акцентом воскликнул Гоголь. – Всю ночь работал, вероятно?

– Ну, какое там работал! – усмехнулся Яким. – В картишки играл да, по всем видимостям, продулся… Вот и отсыпается…

Таинственный карла точно поймал что-то незримое, пробормотал что-то нескладное и, точно съежившись, сделавшись меньше и опустив длинный нос свой, торопливо, бочком пошел домой. Он думал, что великий поэт живет в лазури, среди торжественно сияющих облаков, а тут… Карла дивился про себя на гримасы жизни. Он еще не знал, чему он в этот день научился, но знал наверное, что научился многому…

IV. Мистерии души человеческой

Между тем на юго-западной окраине России кроваво кипела война. Николай I и все его окружение были твердо уверены, что войну эту начал он, государь император, и начал не иначе, как вследствие очень глубоких и важных, ему одному свойственных соображений. Но все это было одним из тех самообманов, которые владеют людьми, несмотря ни на что, с такой несокрушимой силой…

Война эта была следствием таинственного роста сперва жалкого, а потом великого народа, России. Почему из всех многочисленных племен, населявших тогда эти бескрайние пространства, начало расти племя русское, это не скажет никто, и почему среди русских племен великорусское племя крепло и цвело более других, тоже не открыто ни одному мудрецу: так было потому, что так было… Давно ли, казалось, были турки и в Азове, и в Каменец-Подольске, давно ли крымчаки в диком вое, лязге сабель и конском топоте врывались кровавым смерчем в пределы благодатной Малороссии? Но вот турки от Азова отброшены в Закавказье, покорен беспокойный, солнечный Крым, больше рай, чем земля, и тяжкой поступью своей шел русский солдат все дальше и дальше, все больше и больше отодвигая от своих пределов «поганых»…

Война с Турьей – внешний повод к ней была защита «единоверной» Греции от терзавших ее турок – велась сперва на море. Но не успели отгреметь громы Наварина, как началась и война сухопутная. Она велась одновременно и в Европе, и в Азии. В Закавказье во главе русской армии стоял сперва знаменитый Ермолов, «проконсул Кавказа». Но он был под подозрением, как один из ceux du 14, и, когда он, имея в виду войну с Персией, попросил о секурсе несколькими дивизиями, ему отказали: Николай всегда думал, что Ермолов, располагая большой армией, легко может отделить Кавказ от России и, чего доброго, начать с ним войну! Поэтому его и совсем оттуда убрали и на его место был назначен граф Паскевич. В нескольких битвах он разбил турок, взял Ахалцых, взял неприступный, казалось, Карс и устремился к столице турецкой Армении, Эрзеруму.