Во главе двух академий

Государыню не разгневало сатирическое описание расточительства, лености, чрезмерной роскоши ее двора в оде «К Фелице» Державина: ведь жизни вельмож противопоставлялись умеренность и добродетельная скромность самой Фелицы («Мурзам твоим не подражая, почасту ходишь ты пешком, и пища самая простая бывает за твоим столом…» и т. д.), да и названа она была здесь «богоподобной».

А вот уже на «Вопросы» Фонвизина сочинителю «Былей и небылиц», касавшиеся проводимой ею самодержавной политики, Екатерина отвечала с крайним раздражением. Когда Фонвизин — анонимно, конечно, — попытался поднять на страницах «Собеседника» острые проблемы, связанные с моральной и интеллектуальной деградацией правящего класса, Екатерина эти попытки решительно пресекла. Гневный окрик государыни привел к тому, что писатель отказался сотрудничать в журнале, и к очередным трениям между Екатериной и Дашковой.

Тщетно было бы искать в «Собеседнике» страницы, написанные рукой А. Н. Радищева, Н. И. Новикова, критическое изображение не отдельных отрицательных явлений, а социальных порядков, их породивших, как и наивно ожидать реальных результатов от имевших место сатирических выступлений.

В статье «Русская сатира екатерининского времени», написанной Добролюбовым три года спустя после его юношеской работы о «Собеседнике» и свидетельствующей о значительной эволюции его взглядов, критик указывает на «печальную бесплодность» любой сатиры, которая «не находила возможности развивать свои обличения из этих простых положений — о вреде личного произвола и о необходимости для блага общества „общей силы закона“, которою бы всякий равно мог пользоваться».[108]

Добролюбов приводит множество примеров подобной бесплодности. Вот лишь некоторые. Сатира обличала роскошь и мотовство, а «Потемкин и другие вельможи забирали из казны деньги целыми мильонами и сотнями тысяч бросали на танцовщиц и на брильянты…» Сатира обличала тех, кто не заботится об общем благе, — «в это самое время вводились откупа, народ истощался рекрутскими наборами… страдал от неурожая и дороговизны, бродил без работы, помирая с голоду целыми тысячами…»[109]

Любопытно, что, рисуя трагическую картину истощения России в «блестящий век» Екатерины II, Добролюбов в значительной мере опирается на исследования Александра Романовича Воронцова, ставшего при Александре I государственным канцлером.

«…Оно (царствование Екатерины. — Л. Л.) было, конечно, с большим блеском, особливо по внешним делам; большие приобретения сделаны, служащие и к безопасности России, и к лучшему составлению всей массы. Но нельзя не признать, чтоб сердце России почти ежегодными рекрутскими наборами не было истощено: к тому прибавились налоги, прежде еще зрелости своей, чтоб Россия могла оные без изнурения выносить… Роскошь, послабление всем злоупотреблением, жадность к обогащению и награждения участвующих во всех сих злоупотреблениях довели до того, что люди едва ли уже не желали в 1796 году скорой перемены, которая по естественной кончине сей государыни и воспоследовала…»[110]

Может быть, Дашкова и не обладала государственными талантами своего брата, но по многим вопросам их взгляды совпадали. Взаимопонимание между ними с годами росло, и, может быть, на решение А. Воронцова принять предложенную ему Александром I должность государственного канцлера оказало влияние письмо сестры, где были такие слова: «Думаю, что Вас призовут к участию в восстановлении многострадальной Руси — полагаю по совести, что Вам не следует отказываться».[111]

Письмо это было написано в Троицком 18 марта 1801 г. Мы почти на два десятилетия ушли вперед от той поры, когда в Академии наук и Российской академии на ученых конференциях председательствовала женщина в глухом темном платье с орденской звездой, а нередко — и в тяжелой шубе, накинутой на плечи. В залах бывало холодно. Составляя «штатное расписание» Российской академии, Екатерина Романовна чуть ли не первыми назвала истопников: «…Необходимо… было иметь кассира и четырех инвалидных солдат для топки печей и ухода за домом…»[112]

*

«Доблестный начальник», «покровительница муз»… Казалось бы, годы свершений — счастливые годы. Они не были счастливыми.

Дашковой все давалось с трудом, с «беспокойством и хлопотами».

Она ссорится с генерал-прокурором А. А. Вяземским, чинившим препятствия в издании карт русских губерний — он «стал внушать мне отвращение к директорской деятельности» (и это в первые же ее «академические» месяцы). Она не ладит с фаворитом А. Д. Ланским и со сменившим его Зубовым. (Герцен писал: «Историю Екатерины II нельзя читать при дамах».) Спорит с самой Екатериной, отстаивая свою точку зрения на порядок расположения слов в словаре Российской академии, и добивается, собрав мнения академиков, того, что словарь издается по ее, а не по императрицыному плану. Довольно решительно редактирует материалы, присылаемые Екатериной в «Собеседник», а иногда и позволяет себе громко критиковать их (Екатерина перестала присылать свои «Были и небылицы» в журнал).