Во главе двух академий

Что может заставить усомниться в причастности Екатерины Романовны к заговору Панина? Еще не изжитое в ту пору чувство привязанности к кумиру юности? Ненависть к Дашковой Павла I, которая проявилась, как только тот вступил на престол? Странная ненависть, если полагать, что княгиня входила в число заговорщиков, пытавшихся еще в начале 70-х годов провозгласить его императором.

И все же более убедительными кажутся аргументы, которые могут заставить поверить в причастность Дашковой к заговору. Основной из них – близость воззрений Панина и Дашковой.

«Ему хотелось ограничить самовластие твердыми аристократическими институциями. С этой целью Панин предлагал основать политическую свободу для одного дворянства», – писал декабрист Фонвизин20. Но ведь, очевидно, того же хотела и Дашкова. На необходимость «твердых законов» намекает она, вспоминая разговоры с Дидро и не только это. Должно быть, приверженность Дашковой к конституционно-монархической форме правления во многом и объясняется влиянием ее старшего родственника.

Сохранился интересный документ – замечания Дашковой на книгу К. Рюльера. Дашкова ставит в вину Рюльеру две ошибки: преувеличил нанесенные ей после воцарения Екатерины обиды (она чересчур горда, чтобы признать себя обиженной) и не написал о том, что, участвуя в событиях 1762 г., она предполагала сделать Екатерину правительницей, а не «самодержицей»21.

О том, что Екатерина Романовна, участвуя в перевороте 1762 г., не скрывала своих надежд видеть Екатерину в роли правительницы до совершеннолетия ее сына, свидетельствуют и следующие строки Дидро: «Вы спросите, в чем причина ее опалы?.. Может быть, она надеялась руководить императрицей... Может быть, думая о том, на что Дашкова отважилась ради нее, государыня представила себе, на что она может отважиться против нее; может быть, княгиня претендовала на пост министра, даже первого министра или уж во всяком случае на место в Совете, а может быть, она была возмущена тем, что у ее подруги, которую она хотела сделать правительницей, достало искусства стать императрицей?..»22

Нет, нельзя исключить возможность того, что имя Дашковой значилось в списке, брошенном Екатериной в пылающий камин. И не случайно не могла Екатерина Романовна поехать в 1773 г. на встречу с Дидро: жизнь ее в деревне в ту пору была, по-видимому, фактически жизнью изгнанницы.

Сохранились прекрасные письма Дидро к Дашковой из Петербурга в Москву. Они полны той теплой доверительности, которая была, очевидно, характерна для их парижских бесед («...когда Вы, облокотившись на камин, следили за выражением моей физиономии...»).

Здесь и воспоминания о том, как Дашкова пела русские романсы и народные песни: даже прославленная Бороздина не может изгладить их из памяти философа. («Как Вы счастливы, княгиня, с Вашей вдохновенной любовью к музыке...»)23.

Здесь и просьбы: напомнить Демидову* его обещание дать несколько образцов из «натурального его кабинета» – ископаемых минералов, раковин... «Попросите, пожалуйста, и о том, чтоб подаренные им вещи были поименованы и уложены»24.

* П.Г. Демидов (1738...1821 гг.) – русский просветитель и ученый-натуралист.

Здесь и знаменитая характеристика Екатерины II: «...Я нашел ее совершенно похожей на тот портрет, в котором Вы представляли мне ее в Париже, – в ней душа Брута с сердцем Клеопатры... Никто не умеет так...расположить к себе людей, как она...»25.

Надо иметь в виду, что для Дидро существенна была не столько личность монарха, сколько сам принцип самодержавия. Он не исключал произвола «со стороны повелителя доброго, твердого, справедливого и просвещенного».

Философ не раз повторял, что дело не в личных качествах монарха, а в объеме власти, которую он присвоил. «Лишь нация есть истинный суверен; истинным законодателем может быть лишь народ»26. «Нет ни прав, ни законов, ни свободы там, где государь распоряжается правами и законами по своему усмотрению»27.

Дидро развивал перед Екатериной II идеи народовластия и, как он пишет Дашковой, говорил при дворе с той же свободой, «с какой Вы позволяли мне говорить на улице Гренвиль»28.

Да и почему было императрице не послушать старого философа? Восхищаясь его красноречием, она лучше, чем кто-либо другой, понимала: никакого практического применения в России идеи Дидро иметь не будут. А уж менее других – его идея о необходимости созыва в России Законодательного собрания – эту мысль Дидро подчеркивал в замечаниях на ее «Наказ».

«Замечания на «Наказ» ее императорского величества депутатам Комиссии по составлению Уложения» были написаны Дидро летом 1777 г., по возвращении из Петербурга. В руки Екатерины они попали уже после смерти философа. В письме Ф.М. Гримму от 23 ноября 1777 г. она назвала их сущим лепетом29.