Во имя Чести

Не потому, что он издевался над более слабым противником, не ожидая от него протеста; хотя это тоже было недостойно, и Чести в этом поведении не было. А потому, что бездумно повторял чужие слова, в которых не было правды, и серьёзно недооценивал противника. Очень серьёзно.

Я не слишком люблю землян; на мой взгляд они слишком распущенные (один наряд дочки Зуева чего стоит), часто слишком самоуверенные, да и имперские замашки у них порой присутствуют, и происхождением своим некоторые кичатся. Но… называть их трусами? Слабаками? Собирательно, всех? Называть слабаком и трусом генерала Зуева, которого всерьёз опасались старейшины? Да ещё вот так, в присутствии его дочери, уже доказавшей, что она может быть кем угодно, но никак не трусихой: трус никогда не вступится за того, кто рядом, а будет спасать свою жизнь.

Это было очень глупо. Я в любом случае одёрнул бы его; может быть, не так грубо, и уж точно не оставил бы его по окончании испытательного срока. Но опять вмешалась Вравара.

Её вспышка не оказалась неожиданной. Я был совершенно уверен, что в ней кипит обида, и она просто не отдаёт себе отчёта в том, что говорит, да и про Поединок не воспринял всерьёз. Сложно, очень сложно ожидать, что девочка-землянка согласится умереть ради Чести, да ещё вот так, вызвав опытного бойца на Поединок. Вмешаться я имел полное право: в словах Джинкара не было Чести, как не было Чести в убийстве в Поединке заведомо более слабого, к тому же — когда этот слабый на этот самый Поединок спровоцирован.

К чему я был не готов, так это к подлинным эмоциям девочки. Не обида, нет; ярость. Взрослая, взвешенная, справедливая ярость, которой на подобные замечания в свой адрес мог и должен был отреагировать любой из воинов в этой комнате. Причём эта эмоция была настолько чистой и сильной, что справиться с ней оказалось невероятно сложно. Она почти передалась мне, пробежала живым пламенем по венам, застучала в висках.

О том, к чему всё это привело, я узнал только на следующий день. Оказалось, моё восприятие самопроизвольно настроилось на девочку с радужными волосами. Такое иногда бывает с Зеркалами, ближайшим аналогом которых в реалиях землян являются эмпаты: чужие яркие и сильные эмоции привлекают нас, как пламя привлекает насекомых. Это было обычно, привычно, нормально, если бы не одно «но». Всё происходило в ограниченном пространстве маленького корабля, где не было ничего, способного заглушить эти ощущения.

Эмоции… они в этом аспекте подобны голосам. На фоне десятка знакомых тихих мужских голосов звонкий и чистый непривычный голос землянки выделялся, привлекал внимание, заставлял прислушиваться. Если бы голосов было существенно больше, если бы был кто-то, хоть немного похожий; хотя бы даже пара любых женщин, было бы куда проще.

А так я чувствовал, что тону. Вязну, запутываюсь, не могу сосредоточиться больше ни на чём, постоянно прислушиваюсь. Я ощущал каждый её сон, каждую перемену настроения, и это было мучительно. Вот только помочь мне не мог никто — ни она, ни команда. Я считал секунды до прибытия домой, а они тянулись издевательски медленно.

Потом стало ещё хуже. Я зашёл к ней в каюту, не подозревая подвоха: эмоциональный фон в этот момент был светлый и лёгкий, и я никак не мог ожидать того, что увидел внутри. Радуга волос свободно стекала по её плечу на пол, а сама Варвара легко и уверенно отжималась, что-то бормоча себе под нос. Но проблема была не в этом. Проблема была в том, что она была почти обнажена, и я видел, как под тонкой блестящей от пота кожей красиво перекатываются при каждом движении мышцы. Потом она невозмутимо выпрямилась и встала передо мной, совершенно не стесняясь и, более того, не понимая, как она выглядит в моих глазах. А выглядела она… восхитительно. Такая невероятно возбуждающая — и делающая это мимоходом, с наивностью ребёнка, совершенно не осознавая, что именно она со мной делает. В ней была та самая изначальная, безудержно-живая и сильная красота, которую дорийцы ищут в своих женщинах.

Девятнадцать лет. Ещё совсем девочка, только-только вступившая в пору взрослости, я и называл её до сих пор про себя «девочкой». Бесчестье мне и моему роду! Знал бы я, как эта девочка хороша, и как она на меня подействует, на световой год бы к ней не приблизился! Да, я давно не был с женщиной, но это совсем ничего не объясняло. Никогда прежде я ничего подобного не чувствовал, а здесь… словно сама жизнь испытывала меня на прочность.

Вот с того-то момента я и узнал, как выглядит Преисподняя. Мало мне было эмоций и образов, преследовавших наяву, но и сон не нёс отдохновения: каждый раз я видел там её. Это было наваждение, навязчивая идея, болезнь, — что угодно, но не нормальная реакция. Замкнутое пространство собственного корабля стало для меня самой надёжной ловушкой, и сбежать отсюда было некуда, меня ждали две недели сплошного кошмара.