Во имя Гуччи. Мемуары дочери

Отели «Беркли», «Карлтон» и «Ритц» в те годы еще даже не были построены, а «Клариджес», принадлежавший владельцу «Савоя», театральному импресарио Ричарду Д’Ойли Карту, был похож скорее на комфортабельный клуб для мелкопоместного дворянства. «Савой» же, с управляющим Сезаром Ритцем, главным и знаменитым maître chef [шеф-повар. — Пер.] Огюстом Эскофье, пропагандировал революционную по тем временам мысль о том, что отель — вполне достойное место, где не стыдно показаться аристократии и даже особам королевских кровей. Это был первый отель, который стал достопримечательностью, а не просто местом для ночлега. Среди постояльцев были заметные фигуры нового «космополитического общества»: Сара Бернар[2], дама-командор ордена Британской империи Нелли Мельба[3] и Лилли Лэнгтри[4]. Для таких гостей по заказу отеля были созданы специальные столовые сервизы, а развлекали знаменитостей другие звезды вроде Ноэля Кауарда[5] и Джорджа Гершвина[6].

Я часто гадаю, довелось ли моему деду встречаться с кем-нибудь из этих великих людей. Бросал ли ему монетку Ноэль Кауард? Была ли с ним ласкова Лилли Лэнгтри? Но каким бы ни был ответ, уверена, что Гуччо Гуччи испытал бы настоящий шок при мысли о том, что, переживи эти знаменитости свое время, его имя было бы у всех на слуху.

Принадлежащий отелю ресторан «Ривер», столь хорошо мне знакомый, был одним из первых публичных мест, где дамам позволялось трапезничать. Это, в свою очередь, подхлестнуло интерес к моде и зарождавшемуся новому стилю. И все это означало, что юным и румяным коридорным вроде моего деда приходилось таскать все больше шляпных картонок, чемоданов, саквояжей и чехлов с дамскими зонтиками.

Однако к 1901 году настрой в Британии изменился. Двадцать второго января после шестидесяти четырех лет непрерывного правления скончалась королева Виктория, что повергло ее подданных в страшный шок. Англо-бурская война[7] лишь усугубила неуверенность в завтрашнем дне и породила политический хаос; «позолоченный век» потускнел. Именно в том году 20-летний Гуччо решил покинуть полюбившийся город и вернуться во Флоренцию с теми полусоверенами, которые он бережно копил все эти годы.

Вернувшись в лоно семьи, он принялся искать новую работу, однако прежде нашел себе жену — харизматичную мать-одиночку по имени Аида Калвелли, работавшую швеей, а ее отец был местным портным. Гуччо усыновил незаконнорожденного ребенка Аиды, Уго. Его отец умер, не успев жениться. Должно быть, в те времена такое решение вызвало большой скандал, но Гуччо пошел наперекор общественному мнению, сделав мать-одиночку своей женой и усыновив ее сына. Однако он так и не смог принять Уго полностью как своего ребенка, и в конечном счете между ними возникло отчуждение.

В течение нескольких последующих лет у Гуччо и Аиды родились дочь, моя тетка Гримальда, и четверо сыновей, в том числе мой отец Альдо, который родился 26 мая 1905 года. Один из мальчиков умер в детстве, и в семье осталось трое братьев, чьи судьбы впоследствии неразрывно переплелись с моей.

С рекомендательным письмом из отеля «Савой» мой дед вскоре нашел работу в принадлежавшей бельгийцам компании Compagnie Internationale des Wagons-Lits, которая была оператором самых роскошных в Европе поездов на паровой тяге, включая «Голубой поезд» и «Восточный экспресс». Но его чаяниям сделать карьеру помешал призыв на службу в королевскую итальянскую армию. В 1915 году Италия вступила в Первую мировую войну[8]. Тридцатичетырехлетний Гуччо был отправлен в транспортный армейский полк в качестве шофера.

Все, что мне удалось узнать о его жизни в ходе жестокой окопной войны в горах на границе Италии и Австро-Венгерской империи, — это что он каким-то чудом уцелел, в то время как количество погибших перевалило за 700 тысяч. После войны Гуччо устроился на работу в «Франци», миланскую компанию по производству кожгалантереи. Она была основана в 1864 году Рокко Франци и его сыном Феличе, которые монополизировали итальянский кожевенный рынок, обеспечивая своей продукцией взыскательных европейских путешественников. Их стильные сундуки и фирменные чемоданы, изготовленные из кожи особой выделки, «кожи Франци», пропитанной экзотическими эссенциями, стали продавать повсеместно: их можно было видеть едва ли не на каждом трансатлантическом пароходе или поезде первого класса, и не раз они были замечены в «Савое». Был ли то осознанный выбор своего пути или просто случайное предложение о работе, которое он принял, о том история умалчивает.