Во имя Ишмаэля

Здесь была Кри, еще одна коллега, преподаватель математики. Ее муж Луиджи, который трогал себя за подбородок. Здесь был Фабио, философия. Один, он неженат. И Луиза, философия, со своим мужем. Нино, кажется. Кажется, его звали Нино.

Она поздоровалась со всеми, резко повернулась и пошла в ванную.

Яркий свет переливался на белых блестящих плитках. Она рассматривала себя в зеркале. Лилась вода. Судороги становились все сильнее, она корчилась от них. Шум в голове, похожий на шорох песка.

Что она будет делать с ребенком? Почему ее муж стал, день за днем, воспоминанием? Она жила с воспоминанием… Десять лет назад, когда руки его, кожа его, слова его, но прежде всего руки его были для нее как наваждение… Он получил в обмен на уверенность, которую ей давало его присутствие, безграничную любовь. Вместе они постигли, что это был контракт, непристойный вначале и невозможный потом. В ней, в глубине души, существовала как бы внутренняя бездна, мощная и заключенная в скорлупу, которая требовала смысла. Возможно, ответом будет ребенок, эта жизнь, полностью связанная с ее собственной. Тени цвели, мысли разрастались, и ничего, ничего не оставалось. Она поглядела в свои бесконечно голубые глаза в зеркале. В середине радужной оболочки была черная точка, дальше которой нельзя было проникнуть взглядом. Невозможно было полностью рассмотреть себя. Там была пустота, мрак. Там были дни. В том числе те, что прошли. Ей показалось, что она наполнена теплой волной любви — дрожью, которая шла из будущего, как будто кто-то из ее прошлого — из будущего посылал ей могущественную утешительную мысль о чистой любви. Как если бы ее жизнь и жизнь незнакомца, который любил ее в прошлом и в будущем, нуждались в новом круге. Как если б она должна была возродиться, и незнакомец тоже, чтобы довести до конца это окончательное соединение.

В гостиной звучал джаз, как фон, беседа была теплой, приятной, хотя и разрозненной, случайной. Лука по-прежнему смотрел на нее. Они разговаривали. Как если бы были просто знакомыми. Казалось, ему весело. Маура чувствовала себя лучше. Судороги постепенно ослабевали. Она постаралась расслабиться. Музыка была приятной, как некий звук, внушающий светлый, дремотный покой, в котором ее вел голос Луки. Он смотрел на нее так, будто хотел трахнуть ее на глазах у всех.

А души улетали далеко-далеко.

Он проводил ее домой. Лука вел машину. «Дворники» мягко рассекали воду, делая пейзаж более четким и определенным.

Она подумала: скажу ему о ребенке. Сейчас. Что я беременна. Что не знаю, что делать. Я привяжу себя к нему. Вот сейчас.

Она почувствовала, что тает.

Ей не удавалось заговорить.

Он остановил машину, припарковался. Повернулся к ней. Положил ей руку на затылок. Приблизился. Поцеловал ее. На мгновение, всего лишь на мгновение, усталость, которую внушала ей жизнь, исчезла. Они долго целовались. Языком она прошлась по его шее. Его тонкие изящные пальцы трогали ее лицо, ощупывали его, прилипая к поверхности, почти проникая в каждую веснушку. Она убрала свой язык, закрыла глаза, прикасаясь очень белыми руками к его лицу, чувствуя тепло его гладко выбритого подбородка. Они сидели так, на расстоянии дыхания, трогая лица друг друга, как если б она была слепой, пытающейся прочесть его, а он видел все, что будет потом, и от этого ей было хорошо, — две капли крови, затерянные во вселенской ночи.

Инспектор Гвидо Лопес МИЛАН 24 МАРТА 2001 ГОДА 11:40

Только отмеченные Мессией выживут.

Дон де Лилло. «Мао II»

— Что ты намерен делать?