Во имя любви к воину

Однако некоторые необычные сюжеты были достойны съемок. В небольшой тени фигового дерева — смиренный голубой силуэт, склонившийся над ивовой корзиной, в которой бьется в ужасе куропатка. Сколько времени эта женщина провела здесь, под палящим солнцем, в ожидании случайного автомобиля, который довезет ее до забытой Богом деревушки, расположенной на другом конце пустыни? В хижине на окраине поля парикмахер, склонившись над затылками, стрижет мужчин. Это картинка выглядела жизнеутверждающе. В лавке под открытым небом мясники отбиваются от мух, а разделанные туши баранов при каждом проезде автомобиля покрываются новым слоем пыли. Неприятное зрелище.

Нам предстояло преодолеть реку. С другого берега, наперекор бурному течению, к нам приближалась смешная переправа. Она напоминала нечто вроде катамарана: две большие моторные лодки были соединены между собой мостиком — идеальным местом для машин. Жестом Шахзада показал в направлении верховья реки. «Когда я был маленьким, мы переплывали ее, сидя в автомобильной шине и орудуя стальным прутом». Он улыбнулся приятному воспоминанию: «Это было рискованно, но быстро». Я смотрела на него, стоя на берегу. Его белая рубаха под коротким жилетом развевалась на ветру, на черных волосах — пакол. Я пыталась представить его ребенком: вооруженный рогаткой, засунутой за ремень, он бежит за бумажным змеем, как все маленькие афганцы. Так было до прихода талибов, которые запретили народу все развлечения.

Я начала понимать стремления того маленького мальчика, а потом и мужчины, в которого он превратился. Ведь все мы не живем сами по себе. В нас заключена та среда, в которой мы родились, город или деревня, где мы сделали свои первые шаги, колыбельная, которую слышали в детстве, игры, которые нас увлекали и помогали взрослеть. Все это создало нас такими, какие мы есть. Каждая подмеченная деталь служила мне ключиком от секретной дверцы к сердцу этого непроницаемого мужчины.

Мы ехали километр за километром под лунным небом, не встречая ни одной живой души. В машине установилась тишина. Джамиля и Мерхия, внезапно напрягшись, искали в горном пейзаже хоть какой-то признак жизни. Ни одного кучи на горизонте. Чахлые деревья и каменные холмы. Ничего другого, не было видно даже коз. За нами на джипе, в окружении телохранителей Шахзады, следовал наш водитель. Он не терял бдительности. Я узнала позже, что этому человеку, так долго прожившему в страхе, стоило больших усилий довериться пуштуну с гор. После того как мы оказались на другом берегу реки, Шахзада с едва уловимой гордостью в голосе объявил: «Начиная с этого места, я у себя дома. И здесь я делаю, что хочу». Мы были в стране момандов. В его руках.

Его страна простиралась от Джелалабада до реки Кунар на Севере и до Шаб Кадара в Пакистане на востоке. Он был хозяином этого горного треугольника, отгороженного от остального мира, — анклава, который был вне досягаемости правительства, полиции, талибов. Безразличные к внешней власти, моманды устанавливают свои правила под контролем глав деревень и кланов, для которых главным судьей выступает Шахзада. Эта независимость духа основывается на том постулате, что племя — это большая семья, иногда разделенная на части, где все внутренние дела не должны выходить наружу. Шахзада заверил нас, что его народ горд и независим, но миролюбив.

Наконец мы увидели пасущихся овец, потом детей, бегущих за нашими машинами. Палатки из грубой коричневой материи, натянутой на колышки, указывали на поселение кучи. Их перевозят на верблюдах и устанавливают на каждой стоянке. У этих людей еще было право на магию путешествия. У них были стада, которые они пасли в долинах и на лугах, и шесть палаток для шести семей. Мы приехали без предупреждения. Мужчины, казалось, считали большой честью для себя принимать своего вождя. Их жены были рядом — они не стояли в стороне и не казались растерянными, в отличие от тех, кого мы снимали накануне в деревнях. Некоторое оживление возникло после того, как мужчины велели женам приготовить еду. Потом снова вернулось безмятежное спокойствие.

Наше внимание привлекли две женщины. Они сидели под навесом, задрапированные в яркие материи. Старинные монеты на шалях отражали яркий солнечный свет, огромные колье из лазуритов и кораллов украшали шеи. На Мерхию их красота произвела такое впечатление, что она смотрела на них не отрывая взгляда. Множество вопросов, должно быть, пронеслось в ее голове, но один из них волновал ее, по-видимому, больше других, потому что она выпалила его первым: «А куда вы ходите в туалет?» Кочевница показала на бескрайние просторы за спиной: «В пустыне… Ночью».

Мои городские девушки, живущие в нищем и разрушенном городе, считали себя вполне цивилизованными. Мерхия сказала в мою камеру:

— Они живут, как животные.

— И едят то, что нам не пришло бы в голову съесть, — добавила Джамиля, без сомнения, самая рафинированная из всех моих учениц.