Во имя любви к воину

Военные размещали раненых в грузовике прямо на полу, нам же отвели скамейку. Было ясно, что я занимала чье-то место, одного из тех раненых, которые часами будут ждать следующего грузовика. В моих ногах на полу умирал мальчишка. Совсем ребенок. Я все бы отдала, чтобы быть медсестрой, а не журналистом. Несмотря на это, на все эти эмоции, у меня появилось желание взять камеру и снимать.

Я посмотрела на трех своих друзей, сидящих на скамейке. Все трое афганцы, журналисты. Они посерели, на них не было лица, и, что хуже всего, они были так несчастны. Я никогда не видела, чтобы мужчины были более несчастны. И моя камера осталась выключенной.

Грузовик высадил нас перед домом, где жила семья, которая встретила нас просто, с уважением, взяв наши руки в свои и прошептав салам. Позже за нами придет другая машина. Все молчали. Свет керосиновой лампы заострял напряженные черты. И каждый умудрился найти укромный уголок, чтобы тихо поплакать.

Песчаная буря парализовала Роджа-Бауддин. Она покрывала все окружающее, людей, животных, машины, удушающим хищным облаком. Завывания дождя били по нашим оголенным нервам. Мы изнывали от изнуряющей жары конца лета. Людей было так много, что Зубайр был вынужден делить свою комнату с двумя гостями — арабскими журналистами. Но он не мог уснуть. Ему было не по себе. Он вернулся в свой кабинет, где и спал прямо на полу.

В своей комнате, устроившись на кровати под москитной сеткой, я думала о будущем. Мне удалось продлить отпуск, но рано или поздно придется возвращаться. Я не смогу продолжать жить, как если бы всего этого не было. Последние недели подарили мне головокружительные эмоции. И все это время у меня было какое-то удивительное душевное спокойствие.

Начиная с 17-летнего возраста, когда меняются и тело, и разум, когда начинается взросление, я искала смысл жизни. Должен же он быть у нее. Жизнь не может ограничиваться кучкой мелких удовольствий, печалей, чередой привычных и автоматических действий — нет, это невозможно. Наверняка есть во всем некий смысл. Вопрос этот очень волновал меня, я ломала над этим голову. Я предпочла бы потихоньку шагать своей дорожкой и оставить все идти своим чередом. Но это у меня не получалось. Я из стыдливости никому не говорила об этом, пыталась найти какое-то решение, направить энергию в нужное русло. Иначе она закипала во мне и оборачивалась против меня же самой. То я готова была горы свернуть, то впадала в безнадежную хандру. Это было ужасно. Что я только не предпринимала: йога, сеансы релаксации, коучинг, эзотерическое чтение, развитие личности — все способы были хороши, чтобы найти душевное успокоение хоть ненадолго, заполнить пугающую пустоту и найти свой жизненный путь.

В тишине гостевого дома я представляла себе возвращение во Францию и пыталась анализировать. Ничего хорошего: отсутствие личной жизни, чувство одиночества. Что касается работы, она не отвечала моим ожиданиям. Надо было выкарабкиваться из всего этого, и быстро. Что мне было терять?

8 сентября погода улучшилась, и служба безопасности решила, что мы должны уступить место тем, кто томился в ожидании в Душанбе. Накануне Франсуаза Косс сумела улететь в Таджикистан. Пришла моя очередь. Я уже не возьму интервью у генерала Масуда. Жаль. Итак, я присоединюсь к Шанталь Верон на юге Панджшира. Я смотрела на коллег-марокканцев: они тоже возвращались недовольные, вынужденные выехать вслед за мной.

В саду, ожидая джип, который должен был отвезти меня на вертолетную площадку, я прощалась с группой. Я попросила Кассима дать мне номер его телефона в Брюсселе. К сожалению, он недавно его поменял, а новый еще не запомнил. Подошел Азим, шеф по безопасности. Расстроенный. И было отчего. Ужасные новости с фронта отняли последние остатки энергии. Кроме того, слишком много народу в гостевом доме, и у каждого гостя свои требования. Его работа состояла в обеспечении безопасности Масуда, а не в роли хлопотливого метрдотеля. Он поторопил меня — джип уже приехал.

На взлетной площадке офицер отказался взять меня на борт: вас слишком много, это опасно. Я вернулась в дом. Азим вспыхнул:

— Что ты здесь делаешь?

— Видишь ли, Азим, вертолет переполнен.

Он не захотел ничего слышать, схватил рацию и дал приказ взять меня. Я помахала в последний раз своим собратьям, оставшимся в саду.

Глава 3 Человеческое безумие

О том, что произошло после моего отъезда, мне рассказал Зубайр четыре года спустя. Во время его признаний были выпиты литры чая. Зубайр был раздавлен чувством беспомощности. Его чистый голос становился глухим при одних воспоминаниях и гремел от ярости при других. Он часто сидел с отсутствующим взглядом… Кабул был отныне свободен, страна встала на демократический путь, но я видела перед собой человека, который никогда себя не простит.