Во имя любви к воину

Концепция семьи в представлении Шахзады была противоположна моей. Безразличие, которое я проявляла по отношению к родителям, было ему непонятно. Он слушал меня, не перебивая, потом сказал: «Это очень нехорошо. Надо общаться с родителями, Брижитт, я прошу тебя им позвонить». Он был прав, но эта правда не находила отклика в моей душе.

Однажды вечером я все же позвонила. Трубку подняла мать. Она не узнала мой голос, мое имя ей ни о чем не сказало: «Вы, должно быть, ошиблись номером». Я повторила: «Это Брижитт». Долгое молчание, потом восклицание. Она была взволнована. Я же ничего не чувствовала.

Я многое поняла благодаря этому звонку. Все эти годы родители следили за моей судьбой, они знали, что я работаю в Афганистане в опасных условиях. Как они это узнали? Я их об этом не спросила. Они жили теперь в Арьеже, где потихоньку старели в одиночестве. Как и я, мой брат решил сжечь мосты. Их любимчик. Это, наверное, было потрясением для них. Мать сказала, что больна раком.

Это внимательное наблюдение за моей судьбой, о котором я не знала, их незаметное участие, их болезни должны были бы меня растрогать… Но этого не произошло. Я закончила разговор словами: «Я скоро вас навещу». Она показалась мне довольной. Я представила отца, стоящего рядом с ней навострив уши и задающего вопросы, которые мать мне и озвучивала… Я положила трубку. Пустота. Я так иссушила свое сердце, что оно превратилось в камень.

Изнуряющая июльская жара нависла над Джелалабадом, когда мы отправились во Францию. Шахзада был счастлив. Эта встреча с моими родителями была для него важной формальностью, как и мой визит в его деревню. Она была этапом, которого не хватало в процессе сватовства: нужно спросить разрешения у обеих семьей, как того требует традиция. В поезде, который вез нас в Тулузу, он начал икать, и эта икота никак не прекращалась.

Я различила родителей издалека среди толпы на вокзале Мотабио. Они постарели. Отец поседел. Все такой же представительный, но куда делось его великолепие? В его облике появилась какая-то хрупкость. Сколько ему могло быть лет? Семьдесят пять? Восемьдесят? Я не помнила. Что до матери, она — тоже седая, маленькая — обняла меня и очень обрадовалась. Эта простая женщина многое повидала. Словно при вспышке, я увидела ее в молодости, еще не состарившуюся, когда я пыталась ее расшевелить, заставить восстать.

Я представила им Шахзаду, они улыбнулись ему, пожали руку. Они были рады. Уф, слава богу. С моим отцом можно было ожидать чего угодно. В Тулузе мы провели вместе день, а потом и ночь. Я заказала две комнаты в отеле, мне не хотелось ехать к ним в Арьеж. Идея этой близости была для меня невыносима. Но, как многие старики, отец хотел спать в своей постели и никак не соглашался. Я отказывалась разрешить ему сесть за руль его старенького «мерседеса» и ехать ночью по горной дороге. А если у него опять будет сердечный приступ, как с ним раньше уже случалось? Наутро он сказал мне, немного насупившись: «Все же приезжай домой». Я согласилась. Раз все шло хорошо и мы не говорили о прошлом, оставив призраки в покое, почему бы и нет?

Они жили в маленьком деревянном доме в очень красивой горной деревеньке. Произошло невероятное: их дочь вернулась. Мать давно болела, но отказывалась лечиться. Но как только она узнала о моем приезде, то сразу поехала в Тулузу на консультацию к онкологу. У него был такой растерянный вид, что она согласилась на операцию. Я поняла, что мой визит вернул ей желание жить, выкарабкаться. Бедная моя мать!

Шахзада чувствовал там себя очень комфортно. Он мало говорил, но много наблюдал. Однажды из трех небольших кусочков мяса, помидоров и нескольких овощей он приготовил афганское блюдо фришти. Значит, он еще и умеет готовить. Решительно, он меня восхищал. Встав к плите, стряпая нам еду, он готовил примирение. Мой отец сказал мимоходом: «Он мил». Мать была от него в восторге. Я чувствовала, что она спокойна за меня. Ее взбалмошная дочь наконец остепенилась, нашла человека, который ее любил и главенствовал над ней, не заставляя ее при этом страдать. Она мне шепнула, довольная: «Я надеюсь, что ты его не потеряешь!» Вот так. Еще одна унизительная ремарка, на которые они были горазды и от которых у меня вставали дыбом волосы. Я навсегда останусь для них маленькой белокурой девочкой, которая приводила их в отчаяние.

В момент расставания я пообещала звонить, писать. В поезде Шахзада настаивал: «Ты должна время от времени помогать им материально, звонить. Твои родители уже старые, а ведь благодаря им ты стала тем, кем стала. Ты должна их уважать». Я кивнула, но очень редко связывалась с ними.

Икота Шахзады прекратилась на полпути из Тулузы в Париж.