Во имя отца и сына

То было время, когда любовь, чувства добрые и здоровые считались пошлостью и пережитком, никто не любил, но все жаждали и, как отравленные, припадали ко всему острому, раздирающему внутренности.

Девушки скрывали свою невинность, супруги - верность. Разрушение считалось хорошим вкусом, неврастения - признаком утонченности. Этому учили модные писатели, возникавшие в один сезон из небытия. Люди выдумывали себе пороки и извращения, лишь бы не прослыть пресными".

Лезли навязчивые ассоциации, порождая массу противоречивых дум. Странным казалось, как это раньше он, читая "Хождение по мукам", не обращал внимания на эти строки, проглатывал их, не ощутив вкуса. Они не задевали его душу. Теперь же он усмотрел в них особый смысл, подумал с сожалением: очень плохо, когда люди читают и не вчитываются в текст, не задумываются над тем, что написано кровью сердца.

Алексей Толстой не успокаивал. А Емельяну хотелось покоя, он готов был повторить лермонтовское: "Я б хотел забыться и заснуть". Снова подошел к книгам, долго смотрел на пестрое разноцветие корешков.

И неожиданно вспомнил про журнал, который дал ему Посадов. Нашел стихи Владимира Фирсова, зачитался:

Порою хочется заплакать.
Да что заплакать - закричать
Забиться в угол, как собаке,
И, накричавшись, замолчать.
Молчать, чтоб все, что в мире мимо
Прошло, оставшись за чертой,
Чтобы ни писем анонимов
С угрозою и клеветой,
Ни лжи, что тащится за мною,
Ни улюлюканья дельцов.
Но вот я вижу - за спиною
Встают края моих отцов.
Встают размашисто, свободно,
С избой отцовской над рекой.
Да что я, собственно, безродный?
Или беспаспортный какой?
И мне ли, сыну коммуниста,
Что продолжает путь отца,
Бояться подленького свиста
И улюлюканья дельца!
Но нет! Я помню каждый шаг
Многострадального народа…
Таких, как я, в иные годы
Меняли баре на собак.
Таким, как я, тюрьмой грозили
И, чтоб стереть с лица земли,
Таких, как я, сынов России
В Сибирь на каторгу вели.
Все было - пытки и угрозы.
Таких, как я, в иных годах
Сжигали в топках паровозов
И вешали на проводах.
Таким, как я, в годах тридцатых
Стреляли в спину кулаки.
Но несгибаемо и свято
К победе шли большевики.
Все было…
Даль черна от дыма.
В огне отцовские края.
В майданеках и освенцимах
Сжигали вот таких, как я.
И мне ли плакать, обессилев,
В жилетку собственной судьбы,
Когда велит судьба России
Не уклоняться от борьбы!

Прочитал и ахнул от удивления. Что за наваждение? А ведь это и впрямь о нем. Но ведь он не знаком с этим поэтом, никогда его не видел, не знает даже, молод он или стар. Еще раз повторил последние две строки.

Читал, а в голове плыли думы нестройными волнами, будоражили душу. Далекая и близкая история упрямо напоминала о современности, о том, что в мире еще много черных сил, жаждущих надеть на человечество ярмо рабства. Сколько еще бродит по планете претендентов на мировое господство, вещающих о превосходстве своей расы и нации - всяческих последователей Адольфа Гитлера! То там, то сям по городам Западной Европы мелькает проклятая людьми фашистская свастика и недобитые эсэсовцы устраивают сборища, мечтая о реванше. А за океаном "бешеные" и "полубешеные" с Голдуотером и ку-клукс-кланом во главе размахивают атомной бомбой. И международный сионизм сеет ветер.