Во имя отца и сына

– Тю, на вас, я и не думала заглядывать к вашим бабам. С чего это вы узяли? – обиженным голосом спросила Нюрка.

Корней Кононович опустил пятку своей косы на скошенный валок травы, глянул на беспечную Нюрку недобрыми глазами и оборвал ее с возмущением:

– Иди-ка ты, развей-горе…Иди! И не просто иди, а иди, повторяю, к такой матери. Штоба и духу твово, косарь задрипаный, тута не было.

Корней Кононович давно уже знал, что за Нюркой водится такой скверный грешок, что если эта бесстыжая бабенка прилипнет и начнет пичкать его женщин своими новоиспеченными новостями, тогда от нее им уже не отбрыкаться до тех пор, пока она не заставит их терпеливо выслушать весь ее несусветный бред. Поэтому Корней Кононович вынужден был сразу оборвать Нюрку и послать такую говорливую хлопотунью куда-нибудь подальше. Нераздумывая отшил он Нюрку и счел, что не зря так поступил в данном случае правильно.

Нюрка недолго лупала на Корнея Кононовича своими бессовестными глазами. После такой недружелюбной встречи она преспокойно подняла подол своей длинной, изрядно поношенной ситцевой юбки, вильнула своим худым задом и как ни в чем не бывало направилась к соседской земельной делянке, где орудовал Артём Силантьевич. Но ее там тоже не ждали. Однако Нюрка не теряла надежду, что там она непременно даст волю своим новостям, и ее выслушают люди добрые с превеликим удовольствием.

В далеке, на бледно – синеватой прогалине неба, маячила коричневатая рубаха шебутного Артёма Силантьевича, который, возмущённо размахивал руками. При этом старый казак, который с молоду не терпел никаких возражений, делал какие-то замечания или распоряжения. Прежде всего он обращался к своей жене, а потом добрался и к двум засуетившимся невесткам, которым явно решил дать нагоняй. А своих работящих двух сыновей, которые увлеклись покосом травы, пока не посмел трогать.

До воспитания своих детей у Афони и Нюрки руки никак не доходили, и росли они, как сорная трава. Одни из них были дерзкими, а другие, наоборот, покладистыми.

Станичные казаки понимали, что их жизнь в станице без Афониных и Нюркиных выкрутасов была бы явно скучноватой.

Глава 9

Петр Корнеевич, угоревший от несносной дневной жары, после покоса решил перед закатом солнца малость освежиться в реке Кубани и сбить соленый пот с изрядно упревшего за день тела.

Недолго думая он быстро повесил свою косу на бок шарабана и только тогда сказал отцу:

– Я, папаня, пройдусь к реке Кубани и тама освежусь хучь трохи.

Голос у Петра Корнеевича сел и осип, тягучая слюна застревала в горле. Рубаха прилипла к спине и покрылась белесой солью.

Корней Кононович посмотрел на сына и с отцовской озабоченностью сразу же предупредил его:

– Вижу, Петро, что ты упарилси за день-деньской и весь разомлел, но будь поаккуратней, не додумайси в глыбь речки заплывать. Вода счас тама ишо дюжить холодная, так и гляди, што судорога сведеть ноги, или ненароком простудишьси.

Петр Корнеевич не стал жену Ольгу отрывать от работы. Решил сначала сходить и сам испробовать воду, а потом уже в следующий раз и ее пригласить.

Распахнутая и звенящая степь волновала душу Петра Корнеевича.

Он торопливо шел по дну глиняной ложбины в балке, которая, спускаясь к реке Кубани, все больше углублялась и расширялась. При этом молодой казак ощущал, как снизу от приближающегося широченного русла реки тянуло желанной освежающей прохладой и едва уловимой сыростью. Склоны балки были усеяны порослью нетронутого травостоя вперемежку с песочного цвета перекати-полем и желто-восковым бессмертником. Кстати, этот травостой сохранился нетронутым потому, что считался станичниками непригодным для покоса на сено домашнему скоту. Среди этих перезревших, жестких, неприхотливых трав, выгоревших на солнце до суховатой желтизны, особенно выделялись и бросались в глаза островки зеленовато-белесых зонтичных цветков дикой моркови. А мелкие белоголовые и кустистые степные ромашки и сине-фиолетовые тонконогие фиалки были абсолютно без запаха и совсем не похожи на те, что растут возле окон казачьих хат в ухоженных палисадниках.

Впереди, щурясь от встречного низкого солнца, Петр Корнеевич наконец увидел вдруг открывшуюся его взору любимую, расплескавшуюся в низине реку Кубань.

Величавая и полноводная, она несла с ледников далеких Кавказских гор талую воду, сдобренную желтым глиняным илом и поэтому похожую на бледно-кофейную гущу. С Богацковой делянки река Кубань была не видна, потому что была закрыта лобастым, выжженным под палящим солнцем супесчаным бугром. Сверху лысину этого бугра прикрывали желтовато-восковые цветы неприхотливого бессмертника.

Река Кубань, поспешая и полнясь у подножия крутого глинистого правобережного обрыва, бежала, прорываясь к Азовскому синему морю.