Во имя земли

Не знаю, говорил ли я тебе о ней и был ли справедлив, когда рассказывал. Потому что сейчас у меня о ней составилось любопытное представление, но я его еще не осознал до конца. И первый вопрос… но ты ведь знаешь, Моника, по мере того как человек приближается к земле, уровень его этажности падает, и это первый вопрос. Ответ на него я увидел в отношении доны Фелисидаде к другим обитателям приюта. Сколько ей лет? Сорок, сорок пять. Но столько ей было всегда. Тот, кто на командных высотах, — всегда в том возрасте, в котором командуют, дорогая, а если он стареет, то должен кончить командовать и заняться вязанием или выращиванием цветов. Да, я видел ее отношение к другим обитателям приюта и подумал: а если бы так со мной? И со мной кончилось тем же самым, и я понял, что это в порядке вещей, ее превосходство и тому подобное — все во власти доны Фелисидаде. Как-то я обратил внимание, что она уже не обращается ко мне: «Сеньор доктор». А лишь сеньор и в определенные моменты довольно жестко и даже просто «вы»: «Вы разве не видите, что эти брюки необходимо погладить? Неужели вы не заметили, глядя в зеркало, что на вас рубашка без пуговицы? Где это вы видели, чтобы кто-нибудь носил брюки без подтяжек?» Такое случилось со мной однажды, возможно, по рассеянности, не знаю, но она это заметила мгновенно. Я ей поклоняюсь, дорогая, как Богу, со страхом и уважением. У меня еще в моем распоряжении несколько нерастраченных чувств — все мы их имеем, Моника, что есть, то есть, но не все знаем, как их употребить, если не предоставляется случая. Моя мать заглядывает в дверь и говорит: «Я тут». Да, иногда заглядывает и говорит: «У меня теперь все похищено…» Я должен пользоваться чувствами с осторожностью и экономно. Подойду-ка к своему ящику с костями и чувствами и выберу одно. Но в этот самый момент в памяти моей всплывает один довольно сухой разговор Марсии и доны Фелисидаде относительно моего белья. Я при нем присутствовал, но никто меня в него не втягивал. И потому я не вставил ни единого слова. Происходило это в моей комнате, много позже моего переселения, я смотрел на голубей, прилетавших из неведомого. Но в какой-то миг Марсия все же прервала мое созерцание.

— Не помнишь ли ты, сколько у тебя было носовых платков?

Я ни о чем подобном не помнил и бросил наугад — десять, и тут Марсия разозлилась:

— Десять?

Скорее всего, двенадцать, но дона Фелисидаде хотела мне дать одиннадцать, среди которых один отличался от всех остальных. А еще один совсем запутывал дело, «Ты помнишь, твой это платок или нет?» Ну как я мог подобное помнить?! Потом они перешли к подтяжкам, а я вернулся к голубям. Но теперь дона Фелисидаде настаивала, что мне необходимы две новые рубашки, пара рубашек у меня была, но они были старые.

— А ты что скажешь? — спросила меня Марсия.

Я пожал плечами, но дона Фелисидаде настаивала: две по меньшей мере.

А все потому, что ей нравилось видеть меня хорошо одетым, и вполне понятно: она проявляла строгую материнскую заботливость, и я ее, дорогая, очень любил за это. Очень придирчивую заботливость, у меня не раз был случай в том удостовериться. С легким переходом чувств от одного к другому, не знаю, как это тебе объяснить, мир делается более приемлемым.

— Послушай, — говорю я Марсии, очень быстро. — Принеси мне книги, которые стоят на этажерке во втором ряду, ты их сразу увидишь. Они по теории права.

— Ты думаешь, они так и стоят там, где ты их оставил? Ты считаешь, что кто-то в доме может уследить за детьми. Но я посмотрю, постараюсь принести то, что ты просишь. Но где здесь ты собираешься разместить эти книги?

— И принеси мне вазу из Шарруа, которая стоит на столике для сервировки. И картинку Резенде[26] «Коса», на ней мать заплетает косу дочери.

Я обратил внимание, что Марсия замолчала, и подумал, что она, должно быть, разорвана на мелкие кусочки, — ну вот опять… я же говорил о доне Фелисидаде. Она, надо сказать, женщина высокая, держится прямо. Суровая. Одевается по-деловому, всегда в темном, как ты уже знаешь, чтобы соответствовать работе, которой занята. Женщина неожиданная, — как это сказать? — без прошлого и будущего, возможно, рожденная из головы Юпитера. Никто не знает, откуда она и кому принадлежит приют. Она тверда в решениях, всегда одинаковая и служит вечности. Приют, возможно, связан с богадельней, но я думаю, скорее с капитализмом. Скажем, с расширением какого-нибудь банка, или с предпринимательской деятельностью какого-нибудь важного лица, заинтересованного в прогрессе. Дона Фелисидаде сотворена из нетленной материи, такой, как мрамор, железо или Ветхий завет. Я ее очень люблю. Она опора жесткая, но крепкая, а я так одинок, моя дорогая. Ее бдительность непоколебима.

— Послушай, Марсия. Принеси мне еще кассеты с музыкой Баха.