Во имя жизни (Из записок военного врача)

И тот день бомбежки следовали одна за другой, нервы у всех были напряжены, но работы никто не прекращал. И вот, когда во время налета во дворе у здания перевязочной упало несколько бомб, кое-кто из врачей не выдержал и бросился на пол. Один из приземлившихся врачей все же взял себя в руки, поднялся, увидел, что раненого, которого он только что осматривал, на столе нет, и забеспокоился. Он крикнул сестре: «А где же мой раненый?» Она не успела ему ответить, как раздался голос из-под стола: «Я тут, сейчас вылезу, доктор, не беспокойтесь!» «Как ты туда попал?» — спрашивает его врач. «А таким же путем, как и вы, доктор. Начался обстрел, я и соскочил на пол». Ну, оба посмеялись друг над другом и как ни в чем не бывало продолжали прерванную перевязку. 

При первом сигнале воздушной тревоги мы с Савиновым и Шуром шли в отделения, где ни на минуту не прекращалась кипучая работа. Раненые молчаливо прислушивались к залпам зениток, свисту падающих фугасок, осколочных, зажигательных бомб, к оглушающим разрывам… В такие минуты видеть около себя людей, говорить с ними — большое счастье. Тишина какого-нибудь убежища или щели наполняли душу тоской. Постепенно врачи и сестры привыкали и во время налетов спокойно занимались своим делом. От раненых не уйдешь… их стриженые головы темнеют на подушках и жадно провожают взором санитарку… сестру… врача… всех тех, кто может их защитить и ободрить. 

Готовимся к зиме

Как сделать госпиталь менее уязвимым при воздушных налетах?

Выход напрашивался один — тот, который подсказал нам Банайтис: зарыться в землю.

Мы уже создали два отделения для тяжелораненых, организовали диспетчерское бюро, навели кое-какой порядок с питанием, теперь можно было всерьез заняться подземными операционными и перевязочными.

Постройка землянок шла полным ходом. Мы могли принять в них уже до полутора тысяч человек. Накат из бревен в землянках располагался на рельсовых перекрытиях, лежащих на столбах. Вентиляцию обеспечивали две-три воздухопроводные деревянные трубы, выходившие через крышу. Дневной свет проникал в землянку через небольшие окна. Стены были обшиты кусками фанеры, а земляной пол застлан досками. В каждой землянке были построены тамбуры; двери для утепления обили соломой и войлоком. Там, где не хватало коек, устроили земляные нары для каждых двух носилочных раненых, устлав их толстым слоем соломы. Впоследствии к нашему «госпиталю под землей» мы подвели водопровод, электроосвещение, телефонную связь, радио. В землянках было тепло, они могли служить надежной защитой. Во всяком случае, в тех условиях они производили весьма уютное впечатление. «В темноте, да не в обиде», — шутили раненые.

Инженер Маковецкий придумал использовать полузатопленные подвалы двух школьных зданий, разрушенных до основания. Эти забытые здания находились неподалеку от госпиталя, но давно перестали кого-либо интересовать. От домов остались только остовы и огромная куча битого кирпича. В то время мы все были неопытными руководителями и не знали ставших потом для нас элементарными истин, что, попадая в незнакомый ранее населенный пункт, надо прежде всего и раньше всего произвести широкую разведку окрестных помещений.

Мы отлично понимали, что фронт не может дать нам саперов или просто рабочую команду, стало быть, надо искать другие возможности. Я поспешил к эвакуаторам, которыми командовала Валя Муравьева. (Кукушкина уехала в Москву на конференцию женщин-фронтовиков.) Муравьеву я застал возле поезда в самый драматический момент объяснения ее с двумя дюжими санитарами.

— Не санитары, а бездельники попались, — отрывисто роняя фразы, проговорила она.

В душе я не мог не посмеяться при виде двух великанов в сапогах сорок пятого размера, стоявших смирно перед хрупкой Муравьевой.

Нахмуренное лицо ее по мере того, как я рассказывал о нашей идее создать благоустроенные подземные помещения, разглаживалось.

— Могу и я со своими ребятами помочь в свободное время. Ребята у меня хорошие, горы могут своротить!

Вскоре около подвалов появился санитар из команды Муравьевой и с ним четверо легкораненых. Один из них, лейтенант, в мирной жизни прораб-строитель, осмотрев подвальные помещения, заявил, что их осушка потребует пять — шесть суток. Я объяснил, что нам дорог каждый час и в нашем распоряжении от силы двое суток. В разговор вмешался боец с легко запоминавшейся фамилией — Непейвода.

— Товарищ начальник, — обратился он ко мне, перепрыгивая через обломки кирпичей, — у нас в Киеве в оранжереях паровое отопление только второй год налажено, а все время было печное, и сырости никогда не бывало. Я так соображаю, что если и здесь поставить штук десять печурок из железных бочек и топить как следует, ну, вроде как на домне, ей-богу, все сразу высохнет. Хотите, меня поставьте кочегарить или кого другого, все одно, градус можно нагнать. А если что, могу и печки сложить.

С симпатичным, открытым лицом и приятной улыбкой, он производил впечатление деятельного и энергичного человека. Во всяком случае, он был по-настоящему заинтересован в том, чтобы помочь нам.