Во имя жизни

— Я буду стараться, обещаю вам, сэр! А вы видели это здание раньше, сэр, сразу после оккупации?

— Нет, но я слышал, что японцы использовали его как казарму для воинского гарнизона.

«Надо рассказать ему!»

— Вон в том углу все было черно от сажи, сэр. Японцы кипятили там чай. А на дрова, конечно, изрубили парты и половицы. И еще они держали тут пленных. Партизан, сэр. Среди них были молодые люди из этого селения.

Ноздри господина Видаля раздулись, и он посмотрел по сторонам.

— Так, значит, сына господина Малабанана убили тут? — спросил он.

Такой поворот разговора застал мисс Иносенсио врасплох.

— Да, — ответила она, замявшись.

— И его близкие до сих пор не могут этому поверить.

— Да, сэр.

— Он ведь был единственным сыном. Вы его знали?

— Пепито Малабанана, сэр?

— Совершенно верно, его звали Пепито! — Господин Видаль щелкнул пальцами. — Отец все еще надеется. Как и старая госпожа Малабанан. Не далее как сегодня, когда я завтракал у них, они спрашивали, верно ли, что некоторым партизанам из отряда с острова Панаи удалось спастись и они потом сражались в частях регулярной армии. В один прекрасный день Пепито вернется домой — они в этом убеждены. Как вы думаете, может быть так, что он жив, что он вернется?

— Не знаю, сэр.

— Старики очень добры и самого лучшего мнения о вас, — сказал господин Видаль, спускаясь с крыльца. — Вы ведь приглашены отужинать у них, если не ошибаюсь? Госпожа Малабанан хочет сделать мое пребывание тут как можно более приятным.

— Благодарю вас, сэр, что вы зашли в школу.

Вернувшись в класс, чтобы посмотреть, как справляются со своей работой девочки, мисс Иносенсио все еще испытывала неловкость и смущение. Она посмотрела в окно, на Леонсио и других мальчиков, которые выпалывали в саду когон. Но думала она о том, как господин Видаль, прежде чем повернуть за угол и скрыться позади высокой бамбуковой изгороди, помахал ей рукой, словно говоря: «Я ваш друг, а вовсе не придирчивый школьный инспектор».

Теперь, когда инспектор ушел, девочки принялись болтать. Они трещали, как сороки, и мисс Иносенсио немного отвлеклась. Девочки совсем развеселились. Десятилетняя Клара, водя тряпкой по ободранной доске, вдруг запела «Сердце банана». Пепито Малабанан любил эту песню не больше, чем все другие юноши и девушки селения, и все-таки для мисс Иносенсио это была его песня. Сколько раз он, наигрывая на гитаре ее тоскующую мелодию, пел у нее под окном. В апрельские и майские ночи. Перед войной. «Но я не должна больше о нем думать», — сказала себе мисс Иносенсио, разобрала учебники на столе, вынула тетрадь с планами уроков и, сняв колпачок с авторучки, начала размышлять о том, как построить завтрашние занятия.

Ведь должно же быть что-то новое, что-то такое, чего еще никто не делал, чего нет в учебнике и что будет полезно детям! Но имеет ли она право на самостоятельность? Вот перед ней в бумажном переплете методическое пособие с официальными разработками уроков...

Другие девочки принялись дразнить Клару:

— Поглядите на нее, госпожа учительница! Будто мы эту песню по программе проходим!

— Ничего, девочки, — отозвалась мисс Иносенсио, и Клара, тотчас воинственно повернувшись к подругам, показала им язык.

По классу залетали тряпки и кусочки мела.

— Прекратите! — прикрикнула мисс Иносенсио, и тотчас ее охватило раскаяние.

Зачем ей понадобилось одергивать детей? Может, все дело в том, что она теперь взрослая и сама зарабатывает себе на жизнь? И не завидует ли она их беспечности? А что с ней будет дальше? Выйдет замуж и будет растить собственных детей?

Тут она задумалась: есть ли дети у господина Видаля? Уж наверное, у него хорошенькая жена и двое детей — мальчик и девочка. А где Пепито Малабанан? «Я знаю, Матильда, знаю. Я же его мать. Ты не можешь чувствовать, как чувствую я. Молись о его благополучном возвращении. Господь ниспошлет нам эту милость, если мы будем молиться».

Она перебирала в уме подробности разговора с господином Видалем на крыльце, опасаясь, не сказала ли она что-нибудь не так. Наверное, старики рассказали ему про ее помолвку. Ведь иначе господин Видаль не коснулся бы этой темы? Впрочем, нет: она сама виновата — она первая ее затронула. «Вы видели это здание раньше, сэр, сразу после оккупации?» Только она думала совсем о другом. Но господин Видаль мог принять это за намек. Так что же он подумал о ней? «Эта девушка умеет любить по-настоящему»? Гм. Или же он сказал себе: «Как глупо с ее стороны — не уметь разорвать с тем, что прошло и кончено! А жаль! Она ведь очень хорошенькая»?