Во львиной пасти

— Ну, для тебя, я вижу, резонов уже нету, а расквитаться все равно надо. Родитель ее — Иоганн, Иван, а ее как?

— Фрёкен Хильда.

— Хильда Ивановна? Так нынче же купим на Хильду Ивановну добрую шелковую плетку.

— Плетку!

— А то как же? По обычаю, сперва легонько постегаем молодую, а там вручим плетку мужу, чтобы жена говернамента в доме не взяла.

И, самодовольно усмехнувшись своей шутки, вельможный сват отошел от жениха, потому что с «Астрильда» уже перебросили на берег сходни, а «Гедан» только что причалил рядом с ним.

На берегу государь был встречен всем местным православным духовенством и депутацией от горожан, по прибытии же в лагерь — всем наличным войском, которое с восторженным «ура!», с музыкой и барабанным боем трижды продефилировало мимо царя. Затем начались сборы обезоруженного и поставленного, как уже сказано, за палисады по берегу Невы шведского гарнизона, который на следующий день отпускался в Выборг. Опалев лично заправлял расстановкой и нагрузкой фур, предоставленных в распоряжение шведов; Меншикову же и нескольким его офицерам были вынесены стулья к палисадам, откуда они могли на покое наблюдать за действиями шведов.

Наблюдать издали за ними или, вернее сказать, за одним только Опалевым и Иван Петрович, который не мог дождаться, когда Меншиков вступит наконец в секретные совещания с непреклонным отцом фрёкен Хильды.

Ага! Вот оно: Опалев подходит с сухим поклоном к Меншикову. Судя по жестам, по выражению лица, он требует повидаться в городе с дочерью. Меншиков в свою очередь с отменной вежливостью также о чем-то просит — без сомнения, познакомить его с красавицей-дочерью господина полковника. Последний, по-видимому, не совсем охотно, но все же снисходит на просьбу. По знаку Меншикова к ним подкатывает «приватная» рессорная коляска его эксцеленции, почти всюду следовавшая за ним на походе и стоявшая уже опять наготове, и оба недавних врага дружелюбно усаживаются в ней рядом.

«И как это у меня тогда язык не повернулся признаться, что у нее есть уже жених, выбранный самим родителем! — мучился Иван Петрович запоздалыми угрызениями совести, глядя вслед отъезжающим. — Но Меншиков, пожалуй, отказал бы тогда в своем содействии. Ну, заварил же я кашу! Как-то расхлебаю?»

А расхлебывать ее пришлось ему не далее как через полчаса, когда прибежавший за ним вестовой потребовал его к Меншикову.

— Путаник ты, путаник! Спасибо, удружил! Несмотря на укоризненный тон высокого свата, по сквозившему в живых глазах, в подвижных чертах его лукавому выражению «путанику» нашему нетрудно было догадаться, что тот вовсе не так уж разгневан, а хочет только потомить его немножко.

— Ежели я кое-что, может, и не досказал либо перепутал, — начал оправдываться Иван Петрович, — то единственно от сердечного конфуза и амбара, и ваша эксцеленция не поставит мне сего в чрезмерную вину…

— Да меня-то, мусье, скажи, пожалуй, за что ты в конфуз и амбара ввел?

— Чем-с? Не томите, ваша эксцеленция, скажите напрямик: согласна она или нет?

— Напрямик? Изволь: она не долго поломалась, но с братом ее мне порядком пришлось повозиться.

— С отцом ее, хотите вы сказать?

— Нет, с братом, потому что фрёкен Хульда приходится ему не дочерью, а сестрою.

— Но речь же у нас, Бог ты мой, не о фрёкен Хульде, а о фрёкен Хильде? — возражал Спафариев, у которого от какого-то ужасного предчувствия сердце захолонуло и на лбу проступил холодный пот.

— Такой и нет вовсе: есть fru kommercerodinna Frisius, рожденная froken Hilda Opaleff.

Иван Петрович совсем обомлел.

— Ваша эксцеленция изволите издеваться надо мною? — пролепетал он.

— И в мыслях не имею. Со вчерашнего вечера она самым законным образом повенчана с здешним первым толстосумом, коммерции советником Фризиусом.

Бедный молодой человек схватился за голову, точно она могла сбежать у него с плеч.

— Да тебе-то о чем тужить, друг мой? — с притворным участием заговорил опять Меншиков. — На твою ягодку покуда иных претендентов не заявилося. Правда, выбору твоему нельзя не подивиться. Но на вкус и цвет товарищей нет.

— Ваша эксцеленция о какой еще ягодке говорите?

— Как о какой? Все о той же фрёкен Хульде. Ягодка, конечно, не первой молодости, но тем с твоей стороны достохвальней…

— Да об ней у меня никогда и думано не было!

— Вот на! Ведь чем, скажи, твое сердце так пленилось: парным молоком, елкой да фиалками?

— Да-с.

— Ну, а те посылались тебе почтеннейшей фрёкен Хульдой. Племянница о том и знать не знала.

Ивану Петровичу сдавалось, что его спустили с лучезарных заоблачных высей кувырком на темную, пыльную землю.

— Но на полотенце ее стояли литеры Н.О., то есть «Hilda Opaleff»? — пробормотал он, хватаясь, как утопающий, за соломинку.