Во львиной пасти

С свойственной ему нервной быстротою царь указывал пальцем на плане то на ту, то на другую часть корабельного вооруженья и, к немалому его удивлению, испытуемый, не задумываясь, без ошибки называл ему каждую жердочку, каждую веревочку. «Гротмарсалисельспирт», «формарсато-пенант», «крюсбомбрамбрас», «стеньвын-треп», «гротбомбрамстеньга», «форбомбрамфал» и иные столь же мудреные корабельные термины, от которых непривычный человек сразу бы поперхнулся, так и сыпались без запинки с языка Ивана Петровича. Первая неделя с Лукашкой пошла ему, видно, на пользу.

— Букварь-то корабельный ты твердо знаешь, — не мог не признать государь. — Но умеешь ли буквы и в слова слагать? Скажи-ка мне, как перебрасопить[14] грот-марсарей[15] по ветру на другой фокагалс[16]?

Спафариев стал в тупик.

— Ну, что же?

— Сей момент, государь. Общим образом сказать… Он замялся и украдкой покосился на стоявшего еще около стола калмыка. Но тот в ответ на вопросительный взгляд барина лукаво только подмигнул и повел плечом, точно царь отпустил презабавную шутку. «Что бы это значило?.. Ага!»

— Задача нестаточная! — произнес он вслух, сам иронически улыбнувшись.

— Почему так?

— Потому: как же перебрасопить рей одной мачты на галсе другой мачты?

— Сообразил! На простой этакой штуке тебя, я вижу, не поймаешь. Спросим же тебя прямо без экивоков: ежели бы ты вышел в море и ветер посвежел, то в каком порядке ты стал бы убирать паруса?

«Гм! как бы не перепутать…»

Иван Петрович неуверенно начал перечислять паруса, растягивая каждое название и невольно поглядывая при этом на Лукашку.

— Ты чего тут еще торчишь! — вскинулся на последнего Петр, от зоркого глаза которого не ускользнул этот ищущий взгляд. — Отойди вон, не мешай! Ну, далее! — обратился он опять к господину.

Тот продолжал свой перечень, но по недовольному тону, с которым государь торопил его: «Далее, далее», он понял, что завирается, и примолк.

— Кончил? — спросил Петр. — М-да, не важно. Пусти тебя командовать в шторме, так от всех парусов у тебя, того гляди, остались бы одни клочья. Ну, а потеряй ты середи моря намеченный курс, как бы ты, научи-ка меня, узнал курс судна?

Лукашка, незаметно отретировавшийся за кресло царя, дал оттуда барину наглядный ответ: сперва развел руками поперек палатки, потом вдоль ее.

— Я определил бы широту и долготу места, — громко отвечал Иван Петрович.

— Хорошо. Вот тебе карандаш, вот бумага. Высчитай-ка мне…

— Простите, государь, — счел за лучшее вперед уже повиниться допрашиваемый, — математика мне не особенно далась; расчетов этих я не знаю еще во всей точности…

— Ну, а в мореплавании точность — первое дело. Как раз корабль свой на подводный риф либо на мель посадил бы. Дальше букваря и складов по этой части ты, стало быть, еще не пошел. Может, ты сильней в кораблестроении? Скажи-ка, чем главнейше различествуют суда французские от голландских?

Калмык из-за царской спины столь же образно изобразил руками сперва корпус длинного и остроносого судна, а потом короткого и пузатого.

— У французов суда длиннее и острее, — отвечал его господин государю, — а у голландцев короче и круглее.

— Так ли? Поразмысли-ка хорошенько.

— Виноват, наоборот! — поспешил поправиться молодой человек, — у французов короче и длиннее, а у голландцев…

— Со здравия да на упокой! — строго и нахмурясь перебил Петр. — Сначала-то совершенно правильно сказал, да, словно флюгер по ветру, сейчас фронт повернул. В голове у тебя, мусье, сумятица неразборная. Тебе ли суда строить, коли и с виду их отличить не умеешь? Ведь видел же ты, слава Богу, в Тулоне и Бресте всякие суда: и французские и голландские?

— Видел, но…

— Но не разглядел? По сторонам зевал, ворон считал? А в истории мореплавания ты столь же силен?

— Изучал по малости… — отвечал Спафариев совсем уже в минорном тоне.

— Вижу, что по малости: мозги себе познаниями не чрезмерно отягчил. Кого же, по-твоему, из мореплавателей надо превыше всех чтить? Ну, что же ты? Аль не слышал про Колумба, про Васко-де-Гаму?

— Слышал: Колумб Америку открыл.

— Жаль: тебя упредил. Ну, а тот?

— Васька де-Гама?

— Да, именно Васька! — сердито усмехнулся царь. — А чести ему еще больше, чем Колумбу: тот зря Индию искал, да в Новый Свет попал; этот же заведомо объехал Африку и первый в Индию морской путь открыл. А давно ль это было? Скоро ли после Колумба?

Лукашка поднял на воздух три пальца.

— Три… года, — отвечал Иван Петрович.

— Ой ли? Не три века ли?

— Ах, да, конечно!

— Конечно! Что так, то так! Когда жил Колумб? 200 лет назад? Стало быть, по-твоему, Васко-де-Гаме через 100 лет еще после нас с тобой народиться? В новой истории, надо признаться, ты умудрен. Каково-то в древней? Что ты мне расскажешь о древних понтонах?

— Бонтонах? — переспросил Иван Петрович. — Первым бонтоном у древних греков почитался Алкивиад…

— Не о бонтонах и шаматонах, тебе подобных, спрашиваю я тебя! — резко оборвал его Петр, — а о понтонах, о мостах понтонных. Или те для тебя премудрость Соломонова за семью печатями? Что такое по-гречески понт, ну?