Во мраке Готэма

— Доктор сказал, что это юная леди. Навещавшая их родственница. Но в детали он не вдавался, — лицо Чарли бледнело с каждой секундой. Я на секунду забеспокоился, что он упадёт в обморок.

— Доктор больше ничего не сказал, потому что твоя мать в порядке. Не переживай. — Я похлопал парня по плечу и ободряюще улыбнулся. Я знал, что Чарли уже восемнадцать лет, но в данный момент он выглядел маленьким перепуганным мальчиком. — И больше никому об этом ни слова, договорились? Ещё не время.

Он согласно кивнул. Я схватил своё пальто и потрёпанный кожаный саквояж, и мы с Джо поспешили на угол Мэйн и Бродвея, где наняли одну из ожидавших у трамвайной остановки повозок. До дома Уингейтов было недалеко, но здание было на вершине крутого холма, и мы торопились.

Когда мы разместились внутри экипажа, я глянул на Джо, главу отделения полиции, отделения, состоявшего из двух человек. Мужчина поджал губы, кутаясь плотнее в чёрное шерстяное пальто, пытаясь укрыться от ледяных порывов ветра с Гудзона, пронизывающих насквозь повозку.

— Когда ты в последний раз встречался в Добсоне с убийством? — спросил я тихо, чтобы возница нас не услышал.

— А что? Переживаешь, что я не справлюсь? — ощетинился Джо и бросил на меня уничижительный взгляд, который я не стал принимать на свой счёт. Наём меня на работу пять месяцев назад был решением мэра города и частью его плана по модернизации полиции Добсона. Глава города решил добавить в отдел молодого специалиста, знающего новые методы работы.

Мне было тридцать лет. Я работал в Бюро детективов Департамента Полиции Нью-Йорка, а именно в седьмом отделе. А вот Джо был единственным офицером полиции Добсона с самого основания департамента.

Проработав в одиночку двадцать семь лет, он не очень-то обрадовался новому напарнику, считая, что меня сюда назначили, чтобы вынудить его уйти в отставку. И его мрачные подозрения иногда портили наши отношения.

Он заговорил через несколько минут и отвечал мне очень неохотно и сдержанно.

— Это было весной 1893. Фермера застрелили, — сказал Джо и пожал плечами. — Мы так и не раскрыли дело. Но больше у нас подобных происшествий не случалось. Я всегда считал, что виновным был кто-то из прошлого, точивший на этого фермера зуб.

Затем Джо пристально на меня взглянул.

— Думаю, что ты в городе порядком насмотрелся на убийства. Но всё же спрошу: ты уверен, что справишься? А то выглядишь, словно не в своей тарелке.

Я внимательно посмотрел на лицо Джо, пытаясь найти там признаки того, что он знал о моём прошлом больше, чем я думал. Но их там не было. Вопрос отражал его собственные переживания, и мой напарник даже не ожидал, что попадёт прямо в цель.

Я тяжело сглотнул и ответил с куда большей уверенностью, чем на самом деле чувствовал:

— Я в порядке.

У меня был слабый желудок, особенно при определённых случаях, и я боялся, что этот случай как раз один из них.

А вот чего Джо не знал: я переехал сюда в мае этого года в поисках тихой жизни, где практически ничего не станет напоминать мне о Ханне — жертве прошлогоднего крушения парохода «Генерал Слокам». Я не был одинок в своём горе; почти каждая семья в Нижнем Ист-Сайде, где я тогда жил, потеряла кого-то из близких в тот жуткий день — 15 июня 1904 года.

Почти целый год после её смерти, образ Ханны преследовал меня, особенно, когда на работе попадались случаи трагической и страшной смерти молодых женщин. Я собирался жениться на Ханне и создать с ней семью… Но жить с призраком я больше не хотел.

Поэтому эта работа в Добсоне — маленьком городке в двадцати семи километрах от Нью-Йорка — показалась мне отличным вариантом: я мог тихо скорбеть и потихоньку избавляться от преследующих меня ночных кошмаров в месте, где жестокие убийства не происходят.

Но они всё же произошли… И этот случай станет проверкой моим заржавевшим навыкам. И слабому желудку.

Мы проезжали мимо скалистых утёсов, возвышавшихся над Гудзоном и раскрашенных в жёлто-оранжевые цвета осенней листвой. Окрестности менялись с каждым проносящимся мимо нас кварталом; местные жители называли их «от деревенщины до миллиардера», описывая тем самым разницу между однокомнатными квартирками на берегу реки и шикарными поместьями в противоположной части города на возвышенности.

Разделительной линией служила Церковная площадь. Здесь на перекрёстке стояли три церкви — все три католические, но отличавшиеся по этнической принадлежности прихожан: одна — для итальянцев, вторая — для ирландцев и третья — для поляков.

Когда подъём стал ещё круче, дома вдоль дороги стали более громадными и сложнее украшенными: некоторые элегантной каменной кладкой, некоторые — изящным деревянным плетением, а некоторые — лепниной. Дом Уингейтов был одним из самых шикарных домов в этой округе, расположенный на самом большом земельном участке.