Во славу Блистательного Дома

Так смешно, ей-же-ей. Вспоминаю и потешаюсь. Все понять не мог. Какую книгу ни откроешь, герой, куда ни попадет, везде все умеет. Как это так? Да легко. Все в соответствии с теорией вероятности. Какой человек в малоприятности попадает? Подвижный. Чем он энергичней, тем больше возможностей вляпаться в неприятности. Встречаются ему на пути с железной неотвратимостью. Ведь как бывает? Сидишь дома – хорошо, благостно, а гнетет что-то. И поддавшись порыву, встаешь, одеваешься, спускаешься во двор, встречаешь там одноклассника – одно пиво, другое, знакомые девушки, их незнакомые приятели, слово за слово. Когда от неприятностей отмажешься – это, конечно, приключение, а вот до этого оно считалось неприятностями. Так и вариабельность ситуаций. Как там поэт писал: «а случаи летали, словно пули». Так и возможности. Летают, словно пули. И, как правило, попадают под них те самые, кто поактивнее.

И как же удивительно, что эти самые активные, такие деятельные. А умеют! Уровень выживаемости у них повыше, чем у тех, что с дивана не поднимаются. Навыки опять же. И та же самая вариабельность. Умения какие-то вскрываются. Таланты находятся.

Конечно, драматичнее было бы, коль влетевший в чужой мир полной немощью бы оказался. И подвывал бы где-нибудь от тоски, крепостным крестьянином подрабатывая. А что ему еще, диванному умельцу делать? Работать не умеет. Подраться страшно. Знаний маловато. А до того, как общество до социальных гарантий, бесплатной медицинской помощи и пособий по безработице доросло, было оно куда как суровым. Не работаешь, отобрать заработанное не можешь – сдохнешь. Так что, есть сила духа – выживешь, нет – на нет и суда, как известно, нет.

А так, конечно, романтичнее.

Простор для фантазии неимоверный. Только вот кто так думает? Не тот ли, кто с дивана зад поднять ленится. А что, интересно. Пусть про себя расскажут. Как вести себя будут, когда нож в глаза блеснет? Или когда себя преодолеть надо, как себя-то, сущность свою нежную победить? Таким, наверное, легче сапог облизать, чем из него хозяина вышвырнуть. Разные мы с ними. Не поймем друг дружки.

И очень это радует.

* * *

Хасангар незаметно для себя засмотрелся на проплывающие за окном виды. Странно, но, прожив почти полжизни в этом городе, он не уставал находить в нем все новые прелести. Прав, наверное, был Первый Император, доверивший строительство своей Столицы великому Радошу, справедливо заслужившему среди собратьев по цеху репутацию полубезумного. И тот, изредка выныривая из мира своих неимоверных фантазий, смог создать нечто невероятное. Завораживающее. Дома, такие разные, во всем могли бы показаться странными. Но в одиночестве. А подчеркнутые головоломной архитектурой соседних вдруг становились гармоничными и уютными. Причем настолько, что глаз не мог оторваться, перетекая взором из стиля в стиль, кардинально друг от друга отличающиеся. И казалось, что во всем разные дома – просто дальние, но похожие родственники. Хотя один рвался в небо тонкими миноритами башен, а другой растекался уютными шатрами среди курчавых зеленых великанов. Какой-то был похож на седого, уставшего от переполненной подвигами жизни воина, но подпирал его юный великан, пышущий жаром блестящих на солнце изразцов. Странно, но город воспринимался, как нечто живое.

И вдруг что-то царапнуло глаз. Не лицо, нет. Интересно, чем руководствовался Даргав, доверяя контроль именно за этим участком дороги забиякам турбекам. Здесь, на окраине Университетума. Эти отчаянные рубаки частенько становились объектами эпиграмм вредномудрых студиозусов и, не владея так изящно пером, как шумное бурсачество, возмущение свое высказывали, как правило, путем оскорбления действием. А студиозусы, сами далеко не дураки подраться, охотно шли навстречу их пожеланиям.

– Даргав, друг мой, – обратился он к застывшему, подобно статуе, бодигарду, обманчивая неподвижность которого легко менялась неукротимостью атакующего медведя, – в Снежной Палате хоть кто-то остался? Или вы уборщиков тоже с собой в подполье увели? – подбородком указал он на предмет своего интереса. И по тому, как вдруг напряглось лицо верного соратника, понял, что не имел отношения этот пестро одетый юноша к его службе.

Стоял тот чуть в раскорячку, как на палубе пляшущей на волнах фелюги. Шипасам, веселым контрабандистам, удачливым купцам и лихим разбойникам, казалось, нечего делать здесь, на окраине Университетума. Эти отчаянные рубаки, вечные соперники студиозусов на любовном фронте, частенько становились героями весьма ехидных сонетов, на написание которых достойные питомцы высшего учебного заведения Столицы были куда как горазды. Морские бродяги в долгу не оставались и, хотя пером владели не так умело, отвечали на произведения эпистолярного жанра исполнением песен собственного сочинения, в которых означенные студиозусы выглядели тоже людьми со странностями. Усилия обеих сторон уже давно вышли за рамки бескровных хохмочек и плавно перетекли в стадию мордобойную, нередко переходящую в кровопролитную.