Во славу русскую (СИ)

Шутка ли, в этом году фельдмаршалу шестьдесят. Мало ещё морщин, потому что лицо, как у всех полноватых людей, разгладилось изнутри. Усы и бакенбарды топорщились дерзко, а лысина не посмела нарушить великолепие кудрей, чуть подёрнутых серебряным отливом. Правильнее — стальным, недаром же внемлет славословиям не кто-нибудь, а главнокомандующий самой мощной армией в мире, миролюбиво сидящий с шоколадом в чашке. И походка даже после шоколаду, кофию и сладостей — твёрдая, мужская, не стариковски-семенящая. Но уж больше тянет на покой. Добытой славы хватит на три жизни. Он достиг всего, чего хотел, о чём мечтал — добрая семья, достаток, репутация, положение. Стоит и о мемуарах подумать; чем он хуже Румянцева и Кутузова?

Благостное состояние души и тела, столь любезное немолодому фельдмаршалу, сохранялось недолго, безжалостно нарушенное через три дня. Не нарочно, совершенно не желая быть невольным свидетелем, он подслушал разговор меж пасынком и женой, хотел уйти или вмешаться, но не сделал ни того, ни другого. Только сидел, печалился и покусывал кончик седоватого уса.

Маленькая зала, близ которой он опустился на стул, выходила дверью на галерею. Отсюда открывался чудесный вид на реку, потому Аграфена Юрьевна предпочитала её другим. Иван Фёдорович приготовился в удовольствие почитать книжку новомодного сочинителя Владимира Одоевского, о коем шла молва с восхвалением его глубокой проницательности в непознанные дебри бытия окружающего и потустороннего.

«Во все эпохи душа человека стремлением необоримой силы, невольно, как магнит к северу, обращается к задачам, коих разрешение скрывается во глубине таинственных стихий, образующих и связующих жизнь духовную и жизнь вещественную…»

Вот же афедрон! Изысканный в светском общении, наедине с собой князь позволял крепкие словечки (21). Но повод был — для известности нужно заслужить славу в бою, рисковать своей персоной и товарищами. А какой-то писака, мнящий себя таковым лишь потому, что может связать пяток-другой фраз на языке Пушкина, такую же популярность обретает, тиснув книжонку с многозначительными и непонятными образами.

(21) Что говорит о его благовоспитанности. Афедрон — всего лишь старинное название пятой точки. Обычно военный люд предпочитает выражаться более определённо.

Навести критику на Одоевского, кстати говоря — не слишком справедливую, он не успел. Из залы донеслись тихие голоса продолжающегося разговора. Судя по всему, не сегодня начатого.

— Ты не справедлив, Володя. Он добр, порядочен, честен. Он тебе был как отец.

Паскевич отложил книгу и насторожился. Подслушивать дурно, тем более речь явно о нём, но…

— Да, матушка! Именно — как отец. Настоящего-то нет…

— Успокойся. Ты же знаешь…

— А сегодня я снова увидел человека с жутким лицом. Как тогда, на Пасху! Но он был одет хорошо, не просил подаяния.

— Что? — голос Аграфены Юрьевны ощутимо дрогнул. — Ты уверен?

— Сейчас скажете, маменька, как обычно — мало ли на свете похожих людей. Но он точь-в-точь как папа!

— Ты же не видел его много лет!

— Он слишком похож на портрет, что стоит на комоде в вашей спальне, и на который вы смотрите каждый день.

Князь вскипел от злости. Какого дьявола Руцкий снова припёрся сюда? Меж тем, Владимир продолжил.

— Иван Фёдорович со всех сторон положительный, спору нет. Но он какой-то… не настоящий. Потому ты его и не смогла полюбить. Сейчас невозможно важный приехал. Победитель, затмил славу Суворова и Кутузова, — Володя весьма похоже передразнил уездных прихлебателей. — А сам даже Фермора не стоит, Кёнигсберг не захватил!

Зато сыночек стоит отца, возмутился Паскевич, почувствовав, какую змею пригрел на груди. А как злорадствует, неблагодарный! В 1758 году генерал Фермор походя занял прусскую крепость, оставленную войсками, главные битвы Семилетней войны прошли совсем в других местах, и её героем стал Румянцев. Англичанина забыли почти, а имя Паскевича за один только Крым запомнят на века!

— Потерпи, — попробовала увещевать его мать, не предприняв попытки вступиться за мужа. — Et puis apr`es (22), пусть не смог он завоевать всю Пруссию, это не имеет значения в делах домашних. Лучше ещё расскажи о человеке с обожжённым лицом.

(22) Ну и что же (фр.)

Последнего фельдмаршал уже не выдержал. Он яростно отшвырнул невиновного Одоевского и удалился, ничуть не заботясь, услышала ли жена его шаги, догадалась ли о подслушивании разговора.

Боже, ну где справедливость? Что собой представляет Руцкий? Он — совершенно не тот, что геройски воевал в Крыму; достаточно вспомнить убийство англичан ради сбережения репутации, а даже не из мести за Фёдора. Но соперничать с покойником — бесполезно, он в ранге иконы или языческого идола. А живой… живого предъявить нельзя. Если он сам не предъявится.