Во сне и наяву

Защелкали ножницы, на пол полетели русые пряди. Сердце мое сжалось от тоски. Я вспомнила, с каким трудом растила волосы. Все детство проходила стриженная под горшок матерью, а потом в интернате два первых года меня тоже стригли под мальчишку, опасаясь вшей. На глаза навернулись слезы.

– Девушка! – окликнул парикмахер. – Что с вами? Вы мне не доверяете? Думаете, я хочу вас изуродовать? Вот ваш приятель понимает, что к чему. У него, видимо, неплохой вкус. Подождите немного, всего десять минут, и вы не узнаете себя. На вас будут оборачиваться на улицах, головой ручаюсь.

Я немного успокоилась, но все равно настроение у меня было мрачным и подавленным. Я перестала смотреть на себя в зеркало, погрузившись в свои мысли, и лишь щелканье ножниц напоминало о том, что происходит.

– Ну вот, готово! – вывел меня из забытья бодрый голос бородатого. – Глядите!

Я подняла ресницы. Из зеркала на меня смотрела незнакомая девушка лет восемнадцати, большеглазая, чуть скуластая, с хулиганской челкой на лбу и нежными мочками ушей, выглядывающими из-под кончиков волос.

Алексей разрезал на мне простыню, щеточкой обмахнул мое разгоряченное лицо и слегка крутанул кресло:

– Вставайте. Вставайте в полный рост и любуйтесь на себя. Кажется, во времена Пушкина из-за таких, как вы, стрелялись на дуэли.

Я повиновалась. Стояла перед зеркалом, и мне казалось, что я где-то уже видела свое новое отражение. Ну да, конечно, это было во сне! Именно так я и выглядела – неприступная, гордая и одновременно хрупкая и беззащитная.

– Большое спасибо, – произнес Толик и протянул Алексею несколько купюр.

– Рад был угодить, – кивнул тот. – Приходите еще. В следующий раз такую женщину постригу бесплатно. – Он нагнулся и поцеловал мне руку.

Я залилась ярким румянцем. Никто ни разу в жизни не целовал мне руку, как никто и никогда не называл женщиной.

– Пошли. – Толик взял меня за руку и вывел на улицу.

– Что теперь? – осторожно спросила я.

– Ничего. Пойдешь на курсы английского, будешь читать книги, которые я тебе принесу. И… все.

– Все? – Я не поверила своим ушам. Для чего же тогда был весь этот маскарад? Толик бухнул на меня не одну тысячу долларов за день…

Он ничего не отвечал, просто крепко держал меня за локоть, слегка прижимая к себе. Ярко светило солнце, мы шли по тротуару в потоке других прохожих, и я видела свое отражение в витринах магазинов.

Мне начинало оно нравиться. Сделалось легко и свободно, точно вместе с волосами я рассталась с чем-то давящим, тяжелым, пригибающим к земле.

Двое шедших мимо хорошо одетых мужчин с «дипломатами» слегка притормозили шаг и как по команде уставились мне в лицо.

Я кокетливо помахала им рукой.

Мужчины заулыбались и двинулись дальше.

– Вон кафе, – сказал Толик, – идем пообедаем.

6

Стремглав завертелась новая, удивительная жизнь.

Я жила у Толика, практически не появляясь в общежитии, всякий раз придумывая новые и новые отговорки: мол, поехала в интернат, навестить воспитателей, встретила бывших друзей дома, снова заночевала у тетки.

Мне верили, но с каждым разом все с большим трудом, и я понимала: начнется учебный год, нужно будет выбирать между училищем и Толиком. Для себя я давно решила, что выберу последнее.

Отношения у нас с Толиком были ровными, он, казалось, смирился с моим проживанием у себя под боком и даже был этому рад.

Я честно старалась угодить ему в любых мелочах: готовила обеды и ужины, стирала его рубашки, убирала роскошную квартиру, а кроме того, прилежно занималась на английских курсах и читала толстые книги по истории искусств.

Толик редко разговаривал со мной, все больше сидел в кресле, о чем-то глубоко задумавшись, иногда мог исчезнуть на несколько дней кряду, никогда не сообщая о своем местонахождении ни мне, ни бабке.

Та тоже притерпелась ко мне, постепенно перестала ворчать, и по вечерам, оставшись одни в квартире, мы с ней вполне миролюбиво чаевничали за широким обеденным столом в гостиной.

О том, для чего нужно было полностью менять мой облик, Толик так и не заикался. Денег у него было предостаточно, каждое утро он выдавал нам с бабкой по полтыщи на хозяйство, и все мои попытки разузнать, какая же деятельность дает столь хороший заработок, разбивались в пух и прах о язвительную ухмылку.

– Не будь любопытной, Василек, – назидательно говорил он, – береги свой нос, он у тебя очень симпатичный.

Мне ничего не оставалось, как молчать и надеяться на то, что с Толиком все будет в порядке, он не пойдет по стопам своих родителей. Но в целом я была довольна и счастлива, нисколько не грустила о брошенном образовании, оставленных в интернате приятелях, и даже Анфису и Жанну вспоминала все реже.

В самом конце августа Толик целую неделю почти круглыми сутками говорил по телефону, закрываясь у себя в комнате, чтобы мы с бабкой не мешали. Он стал выглядеть усталым, почти не ел, ночами вздрагивал во сне, и я не на шутку встревожилась, что у него серьезные неприятности.