Во сне и наяву, или Игра в бирюльки

«Здравствуй, Андрей.

Что же это ты такое натворил, парень, голова твоя пять раз садовая, что тебя посадили в тюрьму? А мыто ждали, ждали от тебя весточки, да не дождались вот. Спасибо, нашелся хороший человек, он в милиции служит, через него и узнали, где ты находишься. Оно, видно, и впрямь, чему быть, того не миновать. Так старые люди говорят. Да уж что там много рассуждать, делу-то все равно не поможешь. А сестра, Валентина Ивановна, совсем засовестилась. С какими, говорит, глазами на могилу к твоей матери теперь идти, если парня обещали поберечь, а не сберегли вот. Это она, видишь ты, такое обещание покойнице-то дала. Ты, Андрюха, отпиши, как и что у тебя, можно ли посылку собрать, и вообще. Учителку твою тут встретил, так уж не сказал ей, где ты ныне обретаешься. Очень она о тебе и твоей покойной матери отзывается, вот и не стал ее расстраивать. Выходит так, что скоро уже твое наказание кончится, так ты прямо к нам и приезжай, стало быть. Денег на дорогу мы пришлем, не волнуйся. А тут вместе-то все и обсудим, и поглядим, что делать и как быть дальше. Да оно и думать-то особо нечего, жить надо, я так тебе скажу. Не забывай, паря, что могила твоей матери здесь…»

Потеплело на душе Андрея, когда он прочитал письмо, хотя никем ведь не приходились ему ни Алексей Григорьевич, ни Валентина Ивановна. Совсем чужие люди, а йог разыскали его, да еще в колонии.

Он ответил им, дал слово, что обязательно приедет, но сначала все-таки съездит в Ленинград. А посылка ему не нужна, ему всего хватает. И деньги на дорогу не нужны — выдадут при освобождении.

Как и положено, он сдал свое письмо, а на другой день его вызвал «кум» и начал допытываться, кто такой Алексей Григорьевич и почему Андрей отказался от посылки.

— Это хозяева. Мы с матерью жили у них, — забыв, что в его деле даже не упоминается Койва, ответил Андрей.

— Какие хозяева, если вы жили в Южноуральске! А это… — «кум» взглянул на письмо, — Койва. Что за Койва?

— Город.

— Темнишь, Воронцов. У меня такие штучки не проходят.

— Мы потом в Южноуральске жили, а сначала в Койве, — сказал Андрей, не сообразив, что если мать похоронена в Койве, то как же они потом могли жить в Южноуральске.

Однако не сообразил этого и «кум». Но его профессиональная подозрительность не успокоилась. Он почуял неладное сразу, как только на имя Андрея пришло письмо. Почему, задался он вопросом, раньше писем не было, а перед освобождением пришло? О какой посылке идет речь? Не бывало в практике «кума», чтобы зек, хотя бы блатной или приблатненный, отказывался от посылки. Тут явно что-то не так. Письмо ведь может быть и зашифрованным. Но, с другой стороны, не его, в общем-то, дело, если связь с Воронцовым, который близок с блатными, кто-то налаживает на потом, на будущее то есть. Стоит ли копать, искать скрытый смысл в этих «учителках», «могилках», которые явно означают совсем иное, стоит ли начинать расследование, если его, «кума», это непосредственно не касается?.. Его дело — зона, а что творится за зоной, ему наплевать. Там пусть работают другие, кому положено.

— Ну что, Воронцов, будем говорить правду или я арестую твое письмецо до выяснения?

— Арестовывайте, гражданин начальник, — махнул Андрей рукой. — Мне все равно.

— Но хозяин-то ждет ответа, а?..

— Напишу с воли.

— На волю еще выйти надо.

— Выйду, скоро уже «звонок».

— А «довеска»[36] не боишься?

— Не за что вроде.

— Это-то всегда найти можно, — сказал, ухмыляясь, «кум», — Организуем заявленьице, что грабишь мужичков, посылки отбираешь, вот тебе и замечательный «довесочек»! — Он даже рассмеялся. — Как сам-то думаешь?