Во сне и наяву, или Игра в бирюльки

А сыграть он зовет в шахматы. Он начисто завязал с картами после того, как узнал, что Андрей отмазал его проигрыш у Николы. Он поклялся, что в руки никогда не возьмет карты. Андрей, между прочим, признался в порыве откровенности, что был с Любой.

— Делов куча! — сказал Князь. — Баба, она и есть баба. И больше ничего. С нее взять нечего, кроме того, что… можно. Не с тобой, так с другим бы трахалась. Ей сам Бог велел этим делом заниматься. А иначе откуда народонаселение будет увеличиваться?.. Пусть уж лучше с тобой, чем с каким-нибудь подонком. Ты ведь был в нее влюблен?.. Все нормально, Племяш, не бери в голову, как советовал великому Гоголю Николаю Васильевичу его духовник. К тому же я твой должничок.

По правде говоря, Андрею давно хотелось рассказать Князю, что его заподозрили в том, что он будто бы продал Евангелиста. Но что-то сдерживало его. Или надеялся, что все обойдется. А на душе было неспокойно, и случались дни, когда он не находил себе места, мучился нехорошими предчувствиями. Вернувшись с объекта в барак, заваливался на свои верхние нары и лежал целыми вечерами, уставившись в потолок. Приходили мысли и о побеге. Но бежать было некуда.

— Много будешь думать, скоро состаришься, — не зная причины его хандры, смеялся Князь. — Или мозги засохнут.

— Хрен с ними, пусть сохнут.

— Ветром выдует и по свету разнесет. Они же, когда высохнут, как пыль делаются. Вся пыль на земле — это и есть засохшие мозги бывших человеков. Слезай, сыграем.

— Не хочется.

Тогда Князь начинает играть один. И за белых, и за черных. Шахматы, между прочим, у него знаменитые, уникальные шахматы. Их сотворил один умелец из «политиков» за две пачки папирос. Фигуры вылеплены из хлеба, но совсем как настоящие. Даже морды у коней похожи на живые. Кажется, что вот сейчас кони заржут. Князь уверен, что такие шахматы только у него, и бережет их.

У столбиков проволочного ограждения, куда не ступает ничья нога, сочно зеленеет молодая травка. Она пробивается сквозь утрамбованный грунт, сквозь толстый слой шлака, которым засыпана территория вокруг БУРа (шлак громко шуршит под ногами, далеко, даже на вышках слышно), и оттого, наверное, кажется особенно яркой и нежной на фоне сплошной серости.

Солнце свалило за крышу соседнего, «политического», барака. Теперь оно вернется только завтра, если будет хороший день. В бараке заметно потемнело, хотя время полуденное. Зря все-таки начальничек подарил выходной. На объекте не так тошно…

XXXIII

АНДРЕЮ не так уж и худо живется в этом лагере. Не на лесоповале где-нибудь «в стране Иркутской», не на Колыме, слава Богу. Конечно, земляные работы тоже не сахар, однако не в тайге все же и мошка не жрет. А норму всегда сделают «мужики», так что и дополнительная пайка имеется, и зачеты[66] капают. В БУРе, само собой, потруднее, чем на общей зоне, но и здесь жить можно. Кое-кто получает посылки, и свою долю вместе с Князем получает и Андрей. Князь в авторитете, они вместе кушают, другие блатные — их всего четверо — уважают Андрея, считают в законе. Правда, Князя недолюбливает один из них, Фугас, он поэтому и к Андрею относится с некоторым недоверием, но все блатные знают, что Фугас вообще недолюбливает интеллигентных воров — сам он едва умеет расписаться, а читает по слогам. К тому же еще и заикается сильно.

Князь убирает шахматы и предлагает попить чайку. Андрей слезает вниз. Насчет чайку он не против. Чаек — дело почти святое, и далеко не каждый зек имеет возможность его попить.

— Алло, дневальный! — зовет Князь.

Тотчас является, тряся седой головой, пожилой мужик:

— Я здесь.

— Сообрази-ка кипяточку, любезный, — велит Князь.