Во власти хаоса. Современники о войнах и революциях 1914–1920

Несмотря на мое мнение о Керенском, убийство, задуманное полусумасшедшим, следовало предотвратить, независимо от всякой политики. Я предупредил Книршу, советуя ему обезвредить Печенкина, не причиняя ему зла, что было бы и ненужным и опасным для него в эту минуту. Книрша спустился за приказом об аресте, а я занял Печенкина разговором, гуляя с ним по коридорам, окружающим двор кухонного каре. Удивление его было крайним, когда появился Книрша и заявил ему, что он арестован. Позже, когда кости упали и победоносные большевики его освободили и наградили должностью, он говорил мне, что не может себе представить, кто мог выдать его секрет. На мое счастье он, вероятно, болтал и с другими о своих планах.

На заре «армия» выступила в бой. В этот день Краснову еще удалось заставить Керенского, глотавшего без меры успокоительные капли, принять участие в предприятии. У нас день прошел спокойно. Если положение в эту минуту было бы мне столь же ясно, как 48 часов позже, я вероятно принял бы другие меры предосторожности. К сожалению, мои руки были связаны: дворцовые лакеи выбились из сил, обслуживая гостей, я не мог привлечь их и должен был рассчитывать только на моих научных сотрудников. Я, конечно, ожидал, что у меня будут требовать всё новых помещений, но не предвидел, в каком размере.

Когда к вечеру войска вернулись в Гатчину, уверенность вчерашнего дня значительно ослабла. По-видимому, под Царским Селом, где произошла встреча с силами большевиков, сопротивление последних превзошло ожидания. С их стороны сражался приблизительно весь петербургский гарнизон. Артиллерийские снаряды скрещивались над крышей Дворца, к счастью, его не задевая. Офицеры, уставшие от боя и несколько разочарованные, не хотели больше ночевать снаружи, и мне пришлось уступить им большую площадь дворца, нежели я предполагал. Как мог я объяснить им, что в этом дворце с сотнями комнат я не могу найти для них места! Центральный корпус и арсенальное каре я считал неприкосновенными, и мне до конца удалось защитить эту позицию; но в кухонном каре я уступал комнату за комнатой. Я клал по четыре, по пять офицеров в каждую, они устраивались, как умели, на диванах, на креслах.

В окружении Керенского вдруг появилась личность, о которой много говорили прежде и должны были много говорить впоследствии, – Борис Савинков. На следующий день, 29 октября, Керенский решительно отказался сопровождать войска, сражавшиеся за него; он оставался в своей комнате, лежа на кушетке и глотая успокоительные капли. О его времяпрепровождении я был подробно осведомлен через Книршу, который весьма потешался за счет своего начальника. Последний внушал мне такую антипатию, что я воздерживался от более близкого контакта с ним. Краснов и его офицеры были возмущены его поведением, многие из них громко говорили, что он уже раз предал кавалерийскую дивизию и теперь опять ввел ее в заблуждение. Среди казаков начинал распространяться сепаратистский дух: «Какое нам дело до России, Керенского и большевиков? Уйдем на Дон, туда большевики не придут!». Дон начинал действовать гипнотически.

Вечер принес скверные вести, у всех начинало слагаться убеждение, что противник располагает превосходящими силами. Ночью какой-то солдатик, стоявший на часах в коридоре, ворвался в комнату одной из моих сотрудниц, княгини Шаховской, заявляя, что большевики окружают дворец и будут его обстреливать артиллерией: «Как бы нам тут всем не погибнуть!». Меня немедленно разбудили. Первой моей заботой были произведения искусства, второй – сотрудники. Последним я велел немедленно покинуть дворец и на эту ночь искать себе пристанища где-нибудь в городе. Мне не пришлось этого повторять, они смылись в одно мгновение, кроме княгини Шаховской, женщины храброй и обожавшей сенсации; она отказалась последовать моему совету и настояла на том, чтобы остаться во дворце.

Уже раньше мною были намечены самые ценные предметы, которые следовало в минуту опасности отправить в надежное место. К ним относилось несколько картин, среди них – Св. Семейство Ватто, редкий для этого художника сюжет. Впоследствии эта картина была перенесена в Эрмитаж. Среди фарфора было несколько статуэток из первых (Елисаветинских) годов Императорского завода и т. д. От военных властей я получил автомобиль, нагрузил его, поскольку было возможно, и с помощью кн. Шаховской отвез эти вещи на дачу уполномоченного Головина по хозяйственной части дворца, кажется, к большому неудовольствию его супруги, боявшейся, что присутствие этих предметов в их доме может навлечь на них опасность. Затем мы вернулись во дворец и стали ждать обещанной бомбардировки, но ждали тщетно. Солнце взошло, неприятеля не было и тени.