Читаем Во власти хаоса полностью

Во власти хаоса

А шла с работы Анна Каренина, несла в руке огромную черную метлу да узелок с хлебом, вся-то закутанная, только ноздри из щек глядят. Знаю, устала, но я уж не думаю, не думая, прошу —

И что же вы думаете? – согласилась:

за тот хлеб согласилась, за который никто не соглашался!

Отнесла она метлу к себе – бросать зря нельзя, а то еще кто стащит! – и не раскутываясь, как была, так и вышла. Кликнула Лизу, и вдвоем взялись за дрова.

Я не заметил, как в мешке перетаскали они ко мне все поленья…

Портреты

В Народном Доме висят два больших портрета, красками написаны – работа художника «ради существования».

Эти портреты, как я ни слеп, а сразу увидел, слоняясь по залу в ожидании собрания. Мне-то ничего с Васильевского острова, а другим с дальних концов на Петербургскую сторону, никогда вовремя не поспевают. Вот я и слонялся, глазея.

Какой-то из театральных рабочих проходил мимо.

– Кто это? – спрашиваю, показывая на портреты.

– Марья Федоровна и Петр Петрович! – скороговоркой ответил и так посмотрел на меня: откуда, мол, такой взялся «несознательный».

– Как Марья Федоровна и Петр Петрович! что вы говорите?

Понимаю: Марья Федоровна – заведующая ПТО, Петр Петрович – управдел, но все-таки —

– Скажите, чьи это портреты? – остановился я заведующего Народным Домом.

– Роза Люксембург и Карл Либкнехт – отрывисто сказал он и посмотрел на меня: ну, мол, и чудак нашелся.

– Я очень плохо вижу, – поправился я.

И подумал: «а что ж, тот-то мне – или нарочно?»

И вспомнил, как мой ученик из «Красноармейского университета» самый способный – «политрук» – после моего чтения о Гоголе признался, что и он и его товарищи были убеждены, – что Гоголь еще жив и служит в ПТО – «член коллегии».

«Нет, конечно, не нарочно; и почему начальству не висеть на самом видном месте, так всегда было!»

Тут подошли запоздавшие, и началось собрание.

А я продолжал думал о своем – о портретах:

Роза Люксембург и Карл Либкнехт!

…

Рассказывал мне один – за продовольствием ездит. (Теперь этим кто не занимается!) И точно не помню, но где-то по соседству в нашей же Северной Коммуне, когда дошла весть о убийстве Розы Люксембург и Карла Либкнехта, в местной «Правде», по примеру петербургской, было написано всё о тех же головах: «за нашу одну голову сто ваших голов!» Стали справляться по анкетным листкам, и вышло, что никто не подходит: какие были буржуи – торговцы, лавочники, доверенные давным-давно или разбежались или были использованы как ответчики за другие контрреволюционные выступления в Москве и в Петербурге. Но надо же как-нибудь: так – никого – невозможно! И пришлось отобрать из «нетрудового элемента»: взяли пятерых учителей, больше некого.

И я себе представил, как эти несчастные готовились к смерти.

Ни судьи, кто их обрек на смерть, ни сами они, обреченные, ничего не знали – в первый раз слышат:

Роза Люксембург и Карл Либкнехт!

«нетрудовой элемент» – это еще куда ни шло: «трудящийся» – это тот, который руками делает, а они действительно только учили грамоте, и руки тут совсем ни при чем;

но Роза Люксембург и Карл Либкнехт —

если бы Маркс-Энгельс! – все-таки что-то слышали, а про этих ничего. «Нет, не согласны!» Умирать, не зная за что, – умирать, чувствуя себя дурак-дураком…

* * *

Родина моя просторная, терпеливая и безмолвная!Зашаталась русская земля —смутен час.Ты одна стоишь —на голове тернов венок,ты одна стоишь —неколебимая.По лицу кровавые ручьи текут,и твоя рубаха белая,как багряница —это твоей кровью заалелибелые поля.Слышу, темное тайком ползет,пробирается по лесам, по зарослямгоре-зло-кручинное,кузнецы куют оковытяжче-тяжкие.

* * *

Родина моя просторная, терпеливая и безмолвная!Прими верных, прими и отчаявшихся,стойких и шатких,бодрых и немощных,прими кровных твоихи пришлых к тебе,всех – от мала до велика —ты одна неколебимая!из гари и смуты выведина вольный белый свет.

Фрагменты печатаются по книге: Алексей Ремизов. Взвихренная Русь. Париж: Таир, 1927.