Во власти хаоса

Все до 25 декабря 1918 года изданные правительством российской социалистической федеративной советской республики декреты имеют силу и в границах советской республики Латвии, поскольку они не были отменены или изменены декретами и распоряжениями советского правительства Латвии…»

Теперь, облеченное «доверием» пролетариата, безземельных крестьян и стрелков, получившее санкцию съезда правительство могло, уже не откладывая дела в долгий ящик, приняться за массовые убийства.

Председателем революционного трибунала был назначен печник Вилке (в переводе на русский язык – Волк), пьяница и вор-рецидивист, дюжий, рыжий, малограмотный детина, всей своей фигурой оправдывающий свою фамилию. В течение первых двух недель трибунал выносил исключительно одни только смертные приговоры. Списки приговоренных к расстрелу не публиковались, родственникам убитых не давалось никаких справок о судьбе подсудимых, какая бы то ни было защита была устранена…

В течение двух недель было убито в одной только Риге 2800 человек, по преимуществу немецких фамилий, выданных дворниками, швейцарами, кухарками, горничными, лакеями, а также по проскрипционным спискам, ведшимся местными коммунистами во время оккупации. Если в отношении какого-либо арестованного немца не было конкретного обвинительного материала, на фабрикацию которого была так искусна чрезвычайка, революционный трибунал, не желавший расставаться со своей жертвой, просто ставил отметку перед фамилией присужденного: «за 1905 год», т. е. за участие в подавлении революции в Прибалтийском крае карательными экспедициями, безразлично – участвовал ли или не участвовал имя рек в этом подавлении революции. Таких жертв «1905 года» в эти первые недели были расстреляно довольно много.

Когда нервы буржуазии были достаточно потрясены после массового убоя, тюрьмы несколько разгрузились, настала эпоха «законного» террора, причем, в числе арестованных, стали попадаться также и лица с чисто латышскими фамилиями.

Но теперь трибунал позволил себе роскошь либерализма. К защите были допущены так называемые правозаступники, вся роль которых, впрочем, сводилась к тому, что они имели возможность сообщать родственникам своих подзащитных одно и то же роковое слово – «расстрелян». К суду стали вызываться свидетели, но так как десятка полтора таких свидетелей, говоривших в пользу подсудимых, были признаны «сообщниками» и затем тоже расстреляны, то охотников в свидетели больше не находилось и, таким образом, этот «либерализм» трибунала не принес никакой пользы подсудимым.

Списки расстрелянных, с указанием их преступлений, хотя и неполные, стали регулярно помещаться в официозе Правительства: «Zihn'e» и «Нашей Правде»…

Но всех этих жестокостей правительству было недостаточно. Для нового потрясения нервов буржуазии была назначена контрибуция в такой умопомрачительной сумме, что если бы продать всю движимость и недвижимость буржуазной Риги, то вырученной суммы далеко было бы не достаточно для покрытия даже половины суммы контрибуции. Я сейчас не помню точной цифры, но сумма контрибуции выражалась каким-то восьмизначным числом. Не нужно забывать, что тогда ост-рубль еще равнялся полутора рублям царским.

Так как обложенные имущие классы Риги были не в состоянии покрыть причитающегося на долю каждого буржуа обложения, то начался настоящий и повсеместный «сухой» погром.

В течение трех-четырех недель неисчислимое количество возов развозили по советским складам комоды, шкафы, зеркала, ковры, бронзу, меха, одежду, белье, подушки, матрацы, кровати, живые растения, пианино, рояли, граммофоны, посуду и проч.

Уже через неделю не хватало ни советских складов, ни складских помещений. Чтобы несколько разгрузить амбары и склады и отделить более ценное от менее ценного, часть мебели, вещей и одежды была предложена рижским рабочим для «временного пользования». Но, к чести рижских рабочих, уже охладевших к коммунизму, любителей чужого добра среди них нашлось очень мало. Поэтому награбленное пришлось рассовывать по бесчисленным комиссариатам, отделам, управлениям и пр. Лучшая часть вещей, мебели и одежды попала в собственность правящих советских и коммунистических верхов. Поэтому все те, кто до объявления контрибуции ходил в потрепанных шинелях и куртках, теперь щеголяли в отличных новых шубах, пальто и дорогих шапках. Любовницы, жены, сестры комиссаров ходили одетые, как на модных картинках.

С течением времени вся эта «контрибуция» стала уплывать в деревню, к «серым баронам», которые за каравай хлеба, или за 2–3 фунта масла или творогу приобретали у хранителей складов целую обстановку спальни с матрацами и горой подушек.