Во власти хаоса

– Вот как раз голодовки, – ухватился Скоропадский, – и понудили их на нашу оккупацию. Я с правительством беспокоимся и очень заняты вопросом об урегулировании требуемых немцами поставок и, поскольку возможно, урезываем их желания в получении зерна и жиров. Правда, они за всё платят. Но деньги теперь имеют меньшую ценность, чем хлеб. Наше положение очень трудное, кроме поставок, требуемых через правительство, хитрые немцы, недаром обезьяну выдумали, организовали отправку к себе на родину еще почтовыми посылками: немецкий солдат имеет право отправлять своим родным и знакомым еженедельно посылку в три кило; понятно, каждый из них все свои деньги готов отдать, чтобы накормить своих. Платят за все немецкими марками, кои население принимает, увы, охотнее наших денежных знаков. Они установили курс: наш карбованец – пол немецкой марки. Наши финансисты уверяют, что курс для нас неплохой.

Некоторое время мы шагали молча. Посматривая на Скоропадского, я подумал: «Тяжела шапка Мономаха!». Тщеславие, которое у него было и раньше, вылилось в стремление к карьеризму, легко дававшемуся при его больших связях, но вот волна событий выдвинула его на пост суверенного владыки, что безусловно льстило ему и удовлетворяло самолюбие! Но что происходит в его душе? Ведь не может он не отдавать себе отчета в неустойчивости положения в грозные переживаемые времена? И я задал ему вопрос: как, полагает он, сложатся отношения его Украйны с Россией?

Он не сразу мне ответил, лишь пройдя с десяток шагов, сказал:

– Трудно мне, в нескольких словах, ответить о своем личном мнении. Во всяком случае – я не «расчленитель». Не скрою от тебя, что в нашем правительстве идет не высказываемая громко борьба, но все делают вид, что Украйна, волей судьбы, стала отдельным государственным образованием – «Украинская Держава», но это одна видимость. Большинство членов правительства в сердцах смотрят, что мы переживаем временную эпоху, что Украйна, на каких-то условиях, вольется в Россию, но сейчас кривят душой, делая вид сторонников самостийной политики в угоду меньшинству членов правительства, действительно искренних сторонников Украйны как отдельного государства. При таком положении я стараюсь найти средний выход, для примирения, но, понятно, теперь, да еще при немцах, это не легко. Само время укажет выход.

Помолчав, он продолжал:

– Сюда в Киев стеклись и стекаются немало убегающих от большевиков русских людей, никого мы не преследуем и даем приют. Среди прибывших немало знакомых и друзей. Многие, осуждая меня, просто не приходят ко мне, но многие приходят и как будто понимают мое положение, другие – чтобы получить помощь или выхлопотать себе тепленькое местечко, третьи – наружно льстиво, а в душе у них сидит мысль: как ты, русский генерал, обласканный Государем, коему присягал, а теперь для удовлетворения своего тщеславия идешь на расчленение России! Разве неверно говорю? Да ты, вероятно, это и слышал. Но хотелось спросить моих хулителей: а что же случилось, не по моей вине, в создавшейся трагедии для России, что ухудшило ее положение от моего согласия принять по избранию Гетманскую Булаву? Некоторые, не стесняясь, мне пишут – «продался немцам!» Приняв гетманство, дал многим укрыться, отдал распоряжение не чинить препятствий переходящим к нам, а сделали бы это петлюровцы? Думаю, что нет. Хулители приехали – едят, пьют, спекулируют, устраивают свои дела, под охраной того же немецкого сапога, за который мечут на меня громы и молнии… А своим пребыванием здесь – не продались ли тоже немцам? Я не согласен с руководством Добровольческой Армии, в тяжелое время для России, когда все мы должны объединиться, а они заняли отрицательную позицию не только против немцев, что еще можно понять, хотя противодействовать не можем, но и против меня. Но я уважаю их за жертвенность, которая горит у них в борьбе за Россию. Они ведут тяжелую борьбу, как совесть им велит, но почему же здешние хулители, обливая меня грязью, предпочитают оставаться тут, а не едут на борьбу туда?

Видимо, много тяжелого накипело на душе Скоропадского, что он с таким жаром высказал мне.

Из дома показался офицер-адъютант, который доложил на украинском языке, что приехавшее лицо просит гетмана переговорить с ним по экстренному делу.

– Зараз иду, – сказал гетман, и обратившись ко мне, сказал: «Скоро обед, если у тебя нет других намерений, оставайся обедать, адъютант проводит тебя, если нужно оправиться, а я пойду принять приезжего».

Оставшись с адъютантом, последний уже по-русски сказал, что у гетмана нет отказа для приема в любое время.

Подходя к дому, я не увидел часового и спросил, что это значит? На это адъютант дал следующее разъяснение: