Во власти наслаждения

— Я видел, — ответил его друг Джастин. — Ничего особенного. Никакой живости в отличие от сестры. А ты не слышал, что потом учинили братья Фоукс? Говорят, Алекс буквально сбил с ног полицейского, и они избили троих стражников прежде, чем их отволокли в участок.

Питер посмотрел на него с подозрением: с каких это пор Джастин так близко знаком с будущим графом Шеффилд и Даунз, чтобы называть его Алексом?

— Где ты это слышал? — спросил он.

— От старины Бекли. — Джастин кивнул в сторону.

Сомнений не было: Бекворту Сессили явно не терпелось поделиться горячими новостями; его окружала небольшая группа мужчин, слушавших с откровенным удовольствием, но с примесью осуждения.

Итак, надеждам Аделаиды на бал, даваемый принцем, не суждено было сбыться. Через четыре дня уже все знали, что Вудли Фоукс приказал сыновьям сесть на корабли, отплывавшие в Европу и на Восток. Как и предполагал достопочтенный Сильвестр, «наследник» (Александр) отплывал в Италию, а «запасной» (как в шутку называли Патрика) отправлялся в более экзотическое и даже опасное путешествие в Индию. Их возвращение ожидалось не ранее чем через пару лет.

Прошел год, Шарлотта теперь лишь изредка вспоминала мужчину, встретившегося ей на балу. Когда она думала о пережитом, то считала это событие счастливым случаем, превратившим ее за один вечер в женщину и научившим ее понимать, чего она хочет. Если бы не этот случай, презрительно думала Шарлотта, ее загнали бы, как овцу, в чьи-нибудь объятия уже к концу ее первого сезона. К этому времени она, вероятно, уже была бы беременна, ее муж играл бы на скачках в Аскоте, а она сидела бы одна дома.

Шарлотта отступила от мольберта, разглядывая свою последнюю картину — рыжевато-коричневую тигровую лилию. Линии стебля были несовершенны, но цвет — великолепен. «Такая жизнь, — подумала она, — намного лучше».

Глава 3

Лондон, Англия

Май 1801 года

Когда весной Шарлотте исполнилось двадцать лет, ее семья потеряла надежду выдать дочь замуж. Шарлотта неплохо провела три сезона после дебюта, если принять во внимание, что она редко посещала балы и ее приходилось уговаривать поехать на прием в саду, чаепитие и катание в парке — нормальное времяпрепровождение для молодых леди благородного происхождения.

Но когда она все же приезжала на бал, ее не обходили вниманием. Спустя год после ее дебюта вокруг Шарлотты собрался кружок джентльменов, восхищавшихся ее умом. Если они и восторгались ее внешностью, то очень скоро научились это скрывать: даже самый невинный комплимент — скажем, сравнение глаз леди Шарлотты со звездами — встречал спокойный, но ледяной отпор.

— Не понимаю, — уныло жаловался другу граф Слэслоу в «Олмэксе», стоя в углу и наблюдая за Шарлоттой, грациозно кружащейся в танце. — Я даже не очень-то думал о ней вначале, но она…

— Знаю, — ответил Дэвид Марлоу, обреченный принять духовный сан, поскольку был всего лишь младшим сыном сквайра. — Знаю, она не обращала внимания на твои комплименты; разжигала твое любопытство, и теперь ты попался. Женщины! — с сарказмом воскликнул Дэвид. Ясно, что маленькая кокетка играла с Брэддоном как кошка с мышью.

Никто бы искренне не мог отказать Брэддону во внимании. В этом году он оказался самой лучшей партией на ярмарке женихов, если не считать сказочно богатого, но ужасно старого герцога Сискинда. А Сискинд, это было известно всем, искал всего лишь няньку для своих восьмерых детей.

Вот он, Брэддон, мрачный и молчаливый, словно вытащенная на берег рыба, а эта Шарлотта отказала ему во втором танце — вот так обстояли дела. В этот момент она делала уже второй круг по залу, танцуя со старым сплетником Сильвестром Бредбеком. И заливалась смехом, слушая его рассказы.

— Почему бы тебе не посвятить ей поэму или что-нибудь в этом роде? — предложил Дэвид, стремясь помочь другу.

— Я писал, — печально ответил Брэддон. — И неплохая, должен сказать, получилась поэма: большую часть я списал с одной из старинных книг из моей библиотеки. Ты же знаешь, какая у меня библиотека.

Дэвид знал. Но не потому, конечно, что читал эти книги. Просто он часто играл в пикет в прокуренной библиотеке орехового дерева в доме Брэддона.

— Поэма была неплоха, — упрямо повторил Брэддон. — Я писал, что на каждую прядь ее волос нанизаны жемчужины… что-то в этом роде. И что ее глаза — это солнца, а зубы — хрусталь.

— Жемчужины… нанизанные на каждый волос? — с сомнением повторил Дэвид. — Не знаю, Брэддон. А что сказала она?

— Она смеялась. — Граф скрестил руки на груди. — Она просто рассмеялась, затем поблагодарила, а потом нечаянно села на мою поэму! — Он с возмущением посмотрел на расхохотавшегося Дэвида.

— Уилкинс ее всю переписал, заметь, на пергамент, приложил цветок и перевязал лентой. А она встала, чтобы с кем-то поздороваться, а затем опять села — и прямо на поэму, всю измяла, и не было заметно, что ее это огорчило.

Дэвид посмотрел на Шарлотту с возросшим любопытством. Девушка, смявшая литературные труды (не важно, насколько удачные) графа Слэслоу действительно не походила на молодую леди, типичную для «Олмэкса».