Во власти (не)любви (СИ)

Она знала это. Знала, что не надо питать иллюзий по поводу своей дальнейшей судьбы — республика перемалывает в порошок тех, кто рискнул ей сопротивляться. Знала, но поняла, что не может смотреть, как равнодушный солдат вкапывает бьющуюся в истерике девушку в землю живьем.

— Стойте! — словно какая-то посторонняя сила вытолкнула Джину вперед. — Вы нарушаете закон Догмы!

— Что? Что ты сказала, юбка? — вскинулась пестунья, и в голосе ее зазвучал металл.

— Тебе ли говорить мне о законах Догмы?

— Это правда! — избегая смотреть на Магду, выкрикнула Джин, ощущая себя так, будто балансирует на канате над пропастью. — Сегодня утром полномочный комиссар Кнедл держал в руках приказ об отмене смертной казни в Догме. Я принесла ему кофе в кабинет и… машинально заглянула в бумаги. Это секретный документ, но он подписан вчерашней датой. Самим Верховным Комиссаром Пием!

На лицо пестуньи Магды было страшно смотреть, и Джин впервые в голову пришла мысль, что хотя она и человек, но напоминает самого страшного монстра из ада. Столько ненависти было на этом лице! Столько недоверия, негодования, возмущения, бессильной ярости!

Поверила старая сучка в этот сумасшедший блеф? Или нет? Как будет проверять? Кому станет звонить — Вацлаву или самому Пию?

Вряд ли Магда поверила, но решила не рисковать, сделав едва приметный жест солдатам, которые грубо вытащили Агнешку из ямы и пихнули на снег.

У нее получилось! Получилось если не отменить, то хотя бы отложить эту страшную казнь. Плохо было то, что теперь всеобщее внимание переключилось на Джину.

Для начала пестунья решила ободрить ее хорошим зарядом своей электро- дубинки.

— Кто? Кто разрешил тебе заглядывать в бумаги своего хозяина, чернавка? — закричала Магда, будто вознамерившись впихнуть эту дубинку корчащейся от электрического заряда, тысячью игл пронизавшего тело, Джин между ребер. — Говоришь, верховный комиссар Пий издал приказ об отмене смертной казни? Ну, так что ж, я хочу, чтобы он сказал мне об этом лично, а ты, чернавка, поедешь вместе со мной! И молись о том, чтобы твои слова оказались ложью, потому что иначе то, что должно было произойти с Агнешкой, покажется детской игрой по сравнению с твоей собственной казнью!

Пелеринки, пелеринки на снегу — желтые, зеленые, серые… Лишь эти пелеринки и затравленные глаза Агнешки стояли перед Джин, пока солдаты волокли ее к машине, а затем, швырнув на заднее сиденье, повезли по улицам города. Благо, Магда поехала на другой — близкого соседства с пестуньей Джин точно сейчас не выдержала.

Хотя, впрочем, все равно — ее везут не к Вацлаву Кнедлу, как можно было наивно понадеяться, а к самому Пию. Какая честь…

Догма, Догма, везде эта серо-красная Догма. Проклятая Догма. Мрачная Догма. Мужская Догма. Серые дома и красные флаги с щитом и копьем. Теперь Джин знала, что герб Догмы изображает мужской символ, символ бога Марса, похожий на его восставший эрегированный член, которым он отымеет всех, кто вздумает ему сопротивляться.

Громадное здание Капитолия, в котором заседает парламент Догмы (разумеется, состоящий лишь только из мужчин), олицетворяет всю мощь республики. Джин знала, что его возвели буквально за год после провозглашения Догмы и сейчас, видя его вблизи, не могла поверить, что лишь год ушел на строительство этого беломраморного исполина с двумя полукруглыми крыльями, соединяющиеся огромным куполом, на вершину которого торжественно водрузили отлитые из меди щит и копье.

В сгущающихся сумерках по торжественным пустым залам, по мраморному полотну бесчисленных ступеней, по паутине гулких коридоров конвой вел Джин куда-то вверх. И вот она уже, подталкиваемая дулом автомата, ступает в огромную округлую ротонду, расположенную под самым куполом Капитолия.

Мрамор и фрески, картины величайших художников и роскошная люстра, гранитная чаша для купания, установленная прямо здесь, пурпур и золото… Когда Вацлав говорил о роскоши, Джин и в голову прийти не могло, что он имел ввиду варварскую роскошь последних императоров древнего Рима.

А в центре всего этого безумия на самом настоящем золотом троне восседал сам Пий. Вот только никак не тянул он на того скромного пенсионера в шерстяной кофте. И близко нет. Был он облачен в шикарную пурпурную тогу, пышно обмотанную вокруг тела, являя миру обнаженное правое плечо и часть старческой груди, обильно покрытой седыми волосами. В довершение образа на голове его сиял венец из золотых листьев лавра.