Во времена перемен

В начале 60х годов определился пристальный интерес к патологии печени и желчных путей. Обусловлено это было распространением желчнокаменной болезни и ее осложнений. Если в 50х годах в основном бушевала язвенная болезнь, то с появлением еды участился калькулезный, обычно острый, холецистит, и стали изредка поступать пациенты с панкреатитом. Появилось значительное число непонятных желтух, что в немалой степени зависело от учащения заболеваемости гепатитами, а также появлению все новых лекарственных препаратов. Отсутствие развернутых биохимических анализов, ограничение рентгеновского обследования ставило нас перед такими больными в тупик. Мы не могли даже подумать, что появятся ультразвуковая диагностика и компьютерная томография.

А о моем конфузе с желтухой я забыть не могла. Проблема дифференциальной диагностики сидела у меня в голове. Надо было еще и убедить Семена Юлиановича, что на солнечном сплетении, тогда его сильно занимавшем, ничего нового на нашем уровне сделать невозможно. Для этого понадобилось 2 года. Я понемногу набирала литературу, присматривалась к больным, обдумывала пути подходов к теме холестатических гепатитов. Наконец, С.Ю. сам предложил мне заниматься печенкой. Я вздохнула свободнее и попросила его дать мне сотрудников, чтобы было с кем разговаривать.

В это время большое желание заниматься наукой возникло у Миши Урмана. С.Ю. сказал ему:

– Миша! Ты просил у меня тему. Ну, вот! Иди к Палатовой!

Так впервые было сформулировано название его научной работы. Обсудив проблему, мы решили начать с эксперимента на собаках (мало мне было первой работы). Собрались наложить желчную фистулу и проследить, как будут влиять на желчеотделение спазмолитики и другие лекарственные вещества. А проверить собирались на морфологических препаратах, в частности, по размерам желчных капилляров. Пришли к нашим патоморфологам и получили ушат холодной воды на горячие головы. Прежде всего, у собак печень устроена по принципу грозди – каждый сегмент обособлен. Дренировать сложно. Никаких капилляров при световой микроскопии мы не увидим – они диаметром в один микрон. Электронного микроскопа тогда у нас не было. И вообще, «печень отвечает на любое воздействие одинаково». От ворот поворот. Ушли мы, несолоно хлебавши.

Работу в эксперименте мы все же начали. Ход ее заслуживает отдельного рассказа. Эмоции хлестали через край. Мы то шлепались в лужу, то видели свет в конце тоннеля. Если учесть, что по обыкновению, ни бюджет к нашим изысканиям, ни они к нему не имели ни малейшего отношения, а наши личные средства были как раз сугубо из бюджета, то дальше можно не продолжать. Научная работа, между тем, шла своим чередом. Михаил Григорьевич Урман после серии экспериментов, из которых отчетливо нарисовалась функция желчного пузыря, провел исследования на больных с дренированным общим желчным протоком. Выяснилось, что изменения состава желчи, вплоть до образования так называемой белой желчи, носят обратимый характер и прямо зависят от приема пищи и функции желчного пузыря. Диссертация получилась интересная и небанальная. Он защитил ее успешно, а вот дальше продолжать тему ему не дали и «бросили» на травму живота, о чем я до сих пор жалею, хотя и в новой теме он сделал много, защитил докторскую и написал одну из первых монографий по этой очень актуальной проблеме.

Все это происходило на фоне загрузки под завязку лечебной работой, вылетами и выездами, операциями, дежурствами, студентами, студенческим кружком, собраниями и семьями с детьми, любящими, чтобы им почитали книжечку, чаще всего, после маминого дежурства. Жаловаться на перегрузки было некому. Лучше всех отношение к порядку вещей выразила моя мама: «ничего, злее будешь!» – наложила резолюцию на жалобу единственного ребенка родительница. Остальные были того же мнения. А моя докторская получила неожиданное продолжение.

Одна из знакомых прозекторов тогда работала над кандидатской диссертацией по патоморфологии гепатита. Она с восторгом отозвалась о профессоре Елене Николаевне Тер-Григоровой, которая в Москве смотрела ее автореферат. И я решила обратиться за консультацией к ней. С.Ю. одобрил мое намерение. Он вообще предпочитал темы по совмещенным специальностям. Е.Н. работала в Институте морфологии человека Академии наук. Ее рабочее место было в Морозовской детской больнице. Собралась я с духом и отправилась в ненавистную мне Москву. Найти пристанище в столице так вот сходу было тогда немыслимо. Приютила меня, как и в другие приезды, моя одногруппница Галя Ушакова (Мещерякова), чем премного способствовала выполнению работы.