Во времена перемен

Так до 10 ти лет я не видела лета на Урале. А в сороковом году мы не поехали в Карандеевку. Побоялись войны. Все знали, что она будет. Только Сталин делал вид, что не знает. В это первое на Урале мое лето я с моими степными генами впервые попала в уральский лес. Нас с мамой пригласили за малиной мои подруги – сестры Казаковы. Не помню уже, куда мы ездили, зато отлично помню, что из этого получилось. Мне было 10 лет. Мама всю жизнь тряслась, что я чем-нибудь заражусь и заболею. Меня к детям старались не подпускать, в трамвае не ездить. Если кто-то подходил близко, мама прижимала меня лицом к себе. Дома все обливалось кипятком, протиралось нашатырным спиртом. Результаты не замедлили сказаться. Как только я появилась в школе, на меня посыпались все детские инфекции, какие есть и каких и в природе-то не существует. Очевидно, усилилась и чувствительность. Я до этого никогда не была в настоящем лесу. А тут еще малинник, на который и привычные люди реагируют. День был жаркий. На голову я ничего не надела по тамбовской привычке. Домой я добралась с трудом. А дальше, отец носил меня на руках по двору, я орала своим, но нехорошим голосом от головной боли. Таблетку мне дать не догадались. Начался жесточайший поллиноз, и с этого времени на долгие годы я получила очень тяжелую мигрень. И до старости я не могла выехать в лес на один день без адаптации, приступ начинался немедленно, в том числе и на даче.

Наступило лето 1941 года. Пропустив год отдыха, родители решили, что перестраховались, и купили билеты на понедельник 23 июня. Мама пригласила тетю Катю Соловьеву с детьми. Та напекла пирогов в дорогу. А 22го началась война. Билеты сдали. Остались дома. Не застряли по дороге. Не попали под бомбежку. Пироги съели.

А вот мои бакинские родственники доехали до Карандеевки и остались там на всю войну с детьми и бабками. Сестра Тоня, учитель математики, оставив двухлетнего сына на попечение бабушки, пошла работать в детский садик. Остальные, кто мог – в колхоз. Дети болели малярией, в военное время не было возможности с ней бороться. Валя и Лида перенесли тиф. Оба заработали кучу болячек на всю оставшуюся жизнь. В Баку им удалось вернуться только после окончания военных действий и то не сразу. Тонин муж, тоже учитель, погиб на фронте.

Школа

В нашем детстве в школу принимали с 8 лет. Улица Пермская относилась к седьмой школе, но из-за перегрузки большинство ребят учились сначала в 29й четырехклассной, которая располагалась в приспособленном двухэтажном деревянном жилом здании недалеко от нашего дома. И в самой седьмой младшие классы тоже учились в «маленькой школе» на углу Большевистской (Екатерининской) и Долматовской (ул Попова). Это было одноэтажное деревянное здание с просторными высокими тремя классами, через коридор от которых располагались комнаты поменьше. Там жили уборщицы (технички) и были подсобные помещения. Когда мне посчастливилось попасть в музеи декабристов в Сибири, я не сразу сообразила, что они мне напоминают. Только позже вспомнила: дома Нарышкиных в Кургане и Муравьева-Апостола в Ялуторовске – точные копии нашей маленькой школы. Декабристы, выйдя на поселение, купили их у местных купцов. Вероятно, этот стиль был принят у «среднего класса» тех времен. Мой одноклассник Геннадий Валерьевич Иванов раскопал, что здание это принадлежало вначале священнику Рыжкову, а «большую» школу, как мы называли основное здание, построил на свои средства купец в шестом поколении Суслин. Школу «маленькую» нашу давно снесли. Даже место теперь угадать трудно, там теперь «Товары Прикамья», но когда проходишь мимо, обязательно что-то шевельнется в памяти.

В 29ю школу мама не хотела меня отдавать категорически. В конце августа 1938 года мы отправились в «большую школу № 7» к директору. Антонида Елизаровна Верхоланцева сидела в своем кабинете в одноэтажном пристрое по улице Луначарского. Мама обратилась с просьбой принять меня сразу в седьмую школу, и не в первый, а во второй класс. Прямо сказать, не очень скромно. А.Е. – человек исключительно интеллигентный в самом высоком значении этого слова – внимательно выслушала и поинтересовалась, откуда такие претензии. Мама объяснила, что я умею читать, писать и считать, поэтому в первом классе, где это только начинают, мне будет скучно, я могу «разболтаться». Я, сидя напротив директора на стуле, подумала, что «болтаться» не стала бы, но возражения оставила при себе, тем более, что меня до этого момента в известность ни о чем не поставили и мнения моего не спрашивали. Действительно, ежедневно за моим маленьким столиком я должна была написать, посчитать что-то, порисовать – вроде уроки поделать. Да в восемь лет ребенок уже осмысленный. Это теперь волокут беднягу в полтора года на развивающие, а в 5 лет – на подготовительные курсы, только бы в школу взяли.

Антонида Елизаровна, которая безусловно должна была отказать, подумала и сказала:

– Видите ли, ваш район относится к 29й школе.