Во время бурана

Тезка осторожно приблизился и сел возле моста. К обеденному перерыву его короткая, мощная шея заныла: часа три подряд он непрерывно вертел мордой, не сводя глаз с бегающих вверх и вниз тележек.

Раздался знакомый гудок, и Тезка побежал к столовой. Корыта не было на месте. Он порыскал вокруг и отыскал его за умывальником. Оно было пустым и грязным. Тезка подошел к кухне и стал царапать дверь.

Вышла Фрося, кинула ему корку хлеба и вернулась в кухню. Тезка поймал корку на лету, проглотил и стал ждать. Не дождавшись, начал скулить. Фрося вышла, но в руке у нее вместо ведра с объедками снова был лишь кусочек хлеба. Тогда Тезка громко заревел — обиженно и в то же время угрожающе.

Никто в поселке никогда не слыхал такого рева. Несколько рабочих выбежало из столовой. Ваня Демин, выбежавший первым, закричал:

— Ты что, Фроська, — сдурела? Ты зачем Тезку дразнишь?

— Подождал бы орать-то! Мне самой плакать хочется, на него глядя. Директор сказал, чтоб ни корочки Тезке не давать. Все чтоб собирать для свинофермы.

Михаил Андреевич, подошедший вслед за Ваней, молча повернулся и направился к конторе. Рабочие пошли за ним. Сзади побрел Тезка.

Директор встретился им по дороге. Это был коренастый инженер, лишь этой весной назначенный в Старую Усу.

— Мы насчет медведя, товарищ директор, — сказал Михаил Андреевич. — Трудно мне его прокормить. Жена-то за время ремонта извелась: на него не напасешься. Да он, Тезка-то, и не станет дома кормиться, когда печь работает. Ему ведь не докажешь. Не докажешь ведь?

Директор не ответил. Может быть, он просто не понимал, что именно нужно «доказать» медведю.

— Мы насчет того, чтобы не снимать медведя с довольствия, — продолжал Михаил Андреевич. — Все-таки столько годов он у нас проработал. В моей смене на четырех каталей было меньше, чем в других. Четырех каталей заменял!

Директор все еще молчал. Он чувствовал, что мастер глубоко оскорблен, хоть и старается говорить спокойно. Он думал о том, как глупо можно подорвать свой авторитет одним непродуманным распоряжением. Рабочие уже любили нового директора, сумевшего за короткий срок провести реконструкцию завода, намеченную уже давным-давно, но бесконечно откладывавшуюся. И вдруг эта история с медведем… Однако отменять распоряжение не хотелось.

— Может, его пристрелить? — спросил кто-то из рабочих.

Директор поднял голову. Спросивший не улыбался, но по лицам других директор понял, что это насмешка: никто не принял вопроса всерьез.

— Или, может, его куда-нибудь в цирк продать? — предложил тот же рабочий.

На этот раз директор не понял, предложение показалось ему дельным. Кроме того, он с трудом сдерживал раздражение. «Если и это насмешка, — подумал он, — тем хуже». Он сказал, обращаясь к одному Михаилу Андреевичу:

— Пожалуй, так и сделаем. В цирк или в какой-нибудь зверинец. Я вам помогу это устроить. Вам за него…

Он остановился, увидев, что мастер покраснел от обиды. А тот сел на землю возле медведя и сказал:

— Будь по-вашему. Только тогда уж и меня-то отпустите. В клоуны с ним пойду, что ли.

Директор улыбнулся. Он обладал счастливой способностью улыбаться в самые напряженные минуты, когда надо было собрать всю волю и принять неприятное решение. Но улыбнулся он так весело, что всем показалось, будто решение уже принято. На самом деле он в это время думал: «Лучше встретиться один на один с настоящим диким медведем… А у этого Мишки довольно забавный вид. Смотрит так, будто понимает, что речь идет о нем».

— Вот что, товарищ Крутых, — сказал директор. — Я вас еще не отпустил, а порядки в вашей смене неважные. Перерыв проходит, а люди у вас не пообедали, митингуют.

Михаил Андреевич поднялся с земли, доменщики растерянно переглядывались. «Моя взяла, — радостно подумал директор. — Надо закрепить победу миром». Он сказал:

— Идите, товарищи, в столовую. А насчет Тезки мы с товарищем Крутых договоримся. Обойдемся без цирка.

Он впервые назвал медведя по имени, и все заметили это. Всем сразу стало легче и спокойнее. И сам директор с облегчением подумал, что сможет теперь отменить распоряжение без всякого ущерба для себя. Когда рабочие ушли, Михаил Андреевич сказал:

— Я не прошу, чтоб задаром. Его можно к складу приспособить. Сторожем, например.

— Какой же с него сторож? Он у вас совсем ручной.

— Это верно, товарищ директор, что ручной. А может, его в ясли возьмут? Он моего Василия вынянчил. Честное слово! И люльку качал, и постращать им можно, когда надо.

— Не выйдет, товарищ Крутых. Вы, видно, в ясли и не заходили ни разу. Люлек там нет. Кроватки. А качать вообще запрещено. И стращать тоже не полагается.

— Так. Ни покачать, значит, ни постращать?.. Как же тогда будет насчет Тезки?

— А вот так: будет он у нас просто староусинским зоопарком. Пусть гуляет. Школьники над ним шефство возьмут. У них там, наверно, есть какой-нибудь уголок живой природы. Или кружок юных натуралистов.

Они уже шли к столовой. Подойдя, директор вызвал Фросю и сказал ей что-то. Затем снова обратился к Михаилу Андреевичу:

— Вы, я слыхал, на Магнитке бывали?

— Как же, был. Еще в тридцать первом. На пуск ездил.