Во время бурана

— Постой! Более высокий… Значит, и более высокий гигиенический уровень?

— Вы догадливы, мой друг.

— Но это же явная нелепица!

— Воздержимся от эмоций. Не будем равнять факты на привычные нам представления, а попытаемся составить себе представление на основе наблюдаемых фактов.

— И что же получилось у тебя из такой отважной попытки?

Как я ни сопротивлялся, как ни старался не поддаваться его убежденности, но спор превратился в лекцию. Да, Лисица была права, что не вступала с ним в споры на эту тему. Конечно, Крыжовников мог позволить себе такое развлечение, но нам с Лисицей оно было недоступно. Разница состояла в том, что она вовремя успевала пустить в ход кулаки, а я невольно превращался в ученика. Пусть строптивого, усердно ищущего возражений, но все же ученика.

Пока я ругал себя за это, Левка говорил:

— Давай прежде всего вспомним, что кожа наших рук выделяет фермент, убивающий микробов. Для этого, разумеется, нужно, чтобы руки были достаточно чисты, иначе и выделение фермента и его действие на микробов затруднены. Вот одна из причин, по которым с распространением цивилизации бактериальным инфекциям приходится отступать.

— Об этих ферментах я где-то читал. Это, по-моему, было известно еще до рождения Юрия Левченко.

— Хорошо, что читал. Это поможет тебе понять дальнейшее.

— Но ты сам только что сказал, что именно чистота…

— Да освободись ты от этого культа чистоты! Не обожествляй ее! Все хорошо в меру. Никогда не забывай о мудром изречении, которое гласит, что самые большие беды проистекают не от употребления плохих вещей, а от злоупотребления хорошими. Кстати, ты знаешь, кого у нас на Севере — в Мурманской области, в Архангельской — называют «чистяками»? Меринов так называют, выхолощенных жеребцов! Очень меткое словечко! Пуризм всегда бесплоден — и в языке, и в науке, и в жизни.

— Чего ты на меня напустился? Я только хочу сказать, что ты противоречишь сам себе.

— А противоречие — штука неуютная, да? Лучше, братец, вдумайся в это противоречие — не в нем ли вся суть? Может быть, именно то, что микробу — смерть, вирусу — здорово? А?

— Не понимаю.

— Что такое вирус? Грубо говоря, это частичка нуклеиновой кислоты в белковой оболочке. Но он не погибает и без своей белковой оболочки, более того — в клетку чужого организма он внедряется только голышом, только одной нуклеинкой. А уже внедрившись, этот паразит мастерит себе новую оболочку из чужого белка. Дошло? Нет еще? Вникай: тот же самый фермент, который губит микробов, разрушая белки их организма, оказывается невольным сообщником вирусов. По крайней мере — некоторых из них. Разрушая белковую оболочку, он освобождает нуклеинку, делает ее способной к нападению, к внедрению в наш организм. Вот тебе и разгадка. Вот почему вирус так резво поспешает за прогрессом.

Он замолчал, вопросительно глядя на меня. Я тоже молчал, несколько ошеломленный его словами. Потом я спросил:

— А что говорят специалисты?

— И ты туда же! Никак не можем без оглядки на авторитеты.

— Пойми, Левушка, что я слишком мало знаю об этом. Я даже не знаю, что здесь — данные науки, а что — твои умозаключения. Мне было интересно слушать тебя, но я не могу быть судьей твоей гипотезы. Даже если нет в твоих построениях логической ошибки, они еще нуждаются в проверке опытом.

— Несомненно. Именно для этого я и нахожусь здесь, — загадочно ответил Левка.

Тут я наконец вспомнил о том, зачем приехал в Лемболово.

— И долго еще ты намерен здесь оставаться? Что ты ответишь Лисице?

— Что вернусь. Конечно, вернусь! Ты надолго сюда?

— Нет, сегодня же — обратно.

— Я провожу тебя до станции и позвоню оттуда Лисице. Так соскучился по своей рыжей, как будто месяц не был дома.

— Может, со мной и поедешь? Долго ли тебе собраться?

— Не могу.

— Почему?

— Ты ведь сам говорил о необходимости проверки.

— Что еще ты выдумал, Левка? «В скромном домике лесника проводился эксперимент, которому суждено было составить новую главу в истории мировой науки…»

— Сколько, братец, ни шути, жизнь все равно не перешутишь. Я действительно провожу эксперимент, на который никто пока не решался.

Он посмотрел на меня, едва заметно улыбаясь, как будто еще раздумывал — говорить или не говорить. Потом пошел за печь и вернулся оттуда с новеньким этюдником («Купил-таки», — мелькнуло у меня в голове). Он открыл этюдник, вынул оттуда и осторожно поставил на стол деревянную стоечку, в пазы которой было вставлено десять пробирок. Две из них были пусты, восемь — наполнены какой-то зеленоватой жидкостью.