Во всем виновата книга - 2

На лице детектива промелькнула легкая ухмылка, которая снова сменилась – со скоростью молнии – сдержанной невозмутимостью.

– Второе, – продолжил Ватсон, разогнув следующий палец. – Пока мы не можем сделать так, чтобы Пайетт получил по заслугам, но, может быть, следующее заседание братства Соломона посетит какой-нибудь инспектор – для расследования анонимной жалобы? Этот инспектор будет знать все подлинные обстоятельства дела и получит задание: как можно более открыто продемонстрировать, что он верит в виновность Пайетта, который отравил своих товарищей. Достаточно смутных намеков на обвинения. По меньшей мере это будет унизительно. Пайетт начнет терять доверие среди братьев, а в коммерции доверие – это все. Скажем, пошуметь как следует в клубе «Сэвил», может быть, даже надеть на этого негодяя наручники и тем безнадежно загубить его репутацию. Вдруг от испуга он признается? Но даже если нет, будет поздно. Маховик начнет крутиться.

– Браво! – вскричал Холмс, приподнявшись на локте, и его глаза весело сощурились. – Я о таком не подумал, но это может оказаться самой действенной из временных мер.

– Обо всем подумать нельзя, – отозвался Ватсон.

Я подошел к кушетке, держа предмет нашей беседы в руках, и передал его Холмсу. Тот достал из кармана халата носовой платок, обернул им руку и лишь потом принял от меня улику, возложив ее на прикроватный столик. Когда Холмс повернулся ко мне, его серые глаза были тревожно сощурены. Я знал, что именно он сейчас спросит, и страшился этого.

– Вы хотите, чтобы я сегодня проверил это на яд? – тихо спросил он. Я кивнул. – Симптомы, которые вы отметили и от которых, боюсь, вы страдаете, достаточно ясно свидетельствуют о… Вы хотите, чтобы я подтвердил наличие аконитина?[9]

– Сегодня я почитал книгу о растительных ядах, чтобы не тратить ваше время, и, мистер Холмс, мое непрофессиональное заключение именно таково, – согласился я.

– Аконитин! – ахнул Ватсон. – Ломакс…

– Я не… не слишком долго подвергался его воздействию, – чуть приврал я.

– Но, друг мой…

– Ватсон, он молод, энергичен и крепко сложен, – отчеканил детектив так, словно был наделен властью решать исход событий. – Пожалуй, он моложе нас лет на двадцать. Мистер Ломакс, сколько вам лет?

– Двадцать девять, – признался я.

– Ха! Видите? – воскликнул Холмс, как будто забил мяч, и наставил большой палец на Ватсона. – Доктору было двадцать девять, когда мы встретились. Пуля не смогла убить его на поле боя, брюшной тиф тоже не сумел прикончить этого бродягу. Мистер Ломакс, у меня есть все основания рассчитывать на ваше полное выздоровление. Когда вам двадцать девять, вы непобедимы.

– Факт, который я не раз приводил в доказательство совершенно иного соображения, – пробормотал Ватсон, бросив взгляд на повязку детектива.

– Ценю ваше доверие, джентльмены, – рассмеялся я, отсалютовав им рукой. – А также вашу помощь.

– Не останетесь еще на один бренди? – деликатно спросил Ватсон, когда я надевал пальто.

Он хотел лишь приободрить и успокоить меня, но, несмотря на все его благородные намерения, я был не в том настроении, чтобы продолжать беседу. От аконитина никакого средства нет. Только покой, сила воли и, пожалуй, судьба.

– Мне надо домой – дочка будет волноваться, – сказал я.

– Приятно было познакомиться, – сказал Холмс. Как ни странно, его слова прозвучали искренне. – Отдохните, дружище, остальным займусь я.

Я раскланялся с двумя друзьями и решил пройтись пешком – от Бейкер-стрит было совсем недалеко до нашего дома в Вест-Энде. Прогуливаясь, я думал об архитекторах домов, мимо которых я проходил. Внушительные каменные фасады, аккуратная кладка, единообразие багровых кирпичей. Посещала ли тех, кто платил за возведение зданий, мысль о настоящих создателях этого величия? О людях с крепкой хваткой и мозолистыми пальцами? Видят ли капиталисты, вроде Сковила, красоту труда и мастерства, или для них все растворилось в фунтах и пенсах? Если верно последнее, как они умудряются с этим жить?

Впрочем, вряд ли я мог дать вразумительный совет насчет того, как надо жить.

Построить дом – это ремесло, думал я, неспешно ставя одну ногу точно перед другой, как на тропинке. Построить жизнь – это искусство, и я, очевидно, утратил к нему склонность. И могу ли я взяться за воспитание человеческого существа – живого, дышащего человеческого существа по имени Грейс, которая в возрасте двух лет выжила после острого приступа крупа лишь благодаря неистовому сопротивлению своей матери и безмолвной поддержке от меня, объятого ужасом, – как могу я воспитывать это человеческое существо бок о бок с той, которая, очевидно, не любила меня и, возможно, не собиралась полюбить?

Пронизывающий ветер наполнял ноздри неуловимой горечью, а редкие капли дождя хлестали по коже. Я был в отвратительном расположении духа, как я теперь понимаю, и к тому же весьма опасном.

Впервые в жизни мне хотелось причинить кому-нибудь боль.

И, как помощник библиотекаря, я принялся каталогизировать это ощущение.