Во всем виноваты «Битлз»

Иду по улице Горького — складненькая такая, в джинсиках, в темных очёчках, с красивым пакетом — всё при мне. А он на своём «Опеле» рядом едет: «Садитесь, девушка. — кричит, — я вам Москву покажу!» Глаз у него как алмаз. Ну, я покочевряжилась для виду два-три дома и села. Он невысокий такой. Полноватый, но вполне симпатичный. Я потом-то всё про него узнала. Да… Он, значит, как обычно делал? Шёл в ресторан Дома кино или там в ВТО, пока не сгорел, днём шёл обедать. «Я, — говорит, — днём «работаю». Выбирал какую-нибудь лялю средних лет из тех, что там около искусства крутятся, подсаживался и путал. Он по этой части просто гений какой-то. Три слова с бабой скажет и уже знает всё про неё, и уже так разговор складывает, что ей жутко интересно. То про литературу завернет, то про живопись, а то и про тряпку какую женскую, которую «его сестра из Франции привезла, да ей маловата». Дальше он её к себе на «Динамо» вёз «на рюмочку кофе». Квартирка у него крошечная — комната да кухня. Ещё чуланчик был, под комнатку отделанный — еле-еле кровать помещалась. А так в комнате и тахта, и ковёр, и телефон, и видео-шмидео. Усадит Людвиг женщину на тахту, включит тихую музыку, даст пару гламурных заграничных журнальчиков, а сам идёт на кухню кофе ставить или там чай. На самом деле он на кухне раздевался догола, да-да, — прямо с этой болтающейся штукой, — волосы всклокочивал, очки снимал — он вообще-то сильный очкарик, а когда близорукий человек очки снимет, то глаза сами собой нехорошие делаются. Потом еще краска у него была специальная, красная — будто кровь. В одной руке топор, в другой нож — и всё это и сам в «крови», а на губах пена для бритья, и так заскакивает: «А ну раздевайся щас же, мразь такая, тварь поганая, а то убью щас, зареж-ж-у на ху-у-…!»

И Светка, вытаращив глаза, протянула перед собой руки — это было страшно.

— Секс-то у него довольно-таки тухлый, — продолжала она, покосившись на бедного Ар тура, — но по первому разу даже интересно. Меня он привёл, пообещав «английскую кофточку на вас». Музыку завёл и пошёл на кухню копошиться. А я думаю — чего ждать то — разделась и легла на тахту в красивой позе, как в «Плейбое». Тут он с ножами-топорами весь в крови и заскакивает. Я говорю: «Сколько тебя можно ждать-то, милый?» У него из рук всё попадало, он рот открыл, глазами лупает, а потом как заржёт, даже упал и там продолжал хохотать. И я с ним. В первый раз так и трахнулись на нервной почве. Он меня после этого сильно зауважал и пустил в чуланчик жить. А я за это квартирку в такой чистоте держала, что сама удивлялась. С утра встану, бывало, везде подмету, пылесосом тоже пройдусь, потом пыль протру, а особенно его коллекцию самоваров на кухонном подоконнике — это он спецом подоконник заставил, чтобы в окно не выбрасывались — второй этаж все-таки — попытки были. Ну вот. Уберусь, уберусь, а потом только топор с ножами начистить, чтоб как зеркало, да краски для него развести — всего и делов-то. К пяти часам, когда он обычно являлся, я всегда успевала. И сам обстиранный, обглаженный — как картинка. Я и у себя-то в Рузе белоручкой никогда не была, а тут тем более.

Привел однажды фифу белобрысую и здоровущую — я в щёлочку подглядела. Сначала всё про кино разговаривали. Про разные течения. Потом он, мне кажется, ошибочку тактическую допустил, а может быть, и нет. «Вы понимаете, — он говорит. — у Тарантино совсем другая сверхзадача была, а вы, кстати, от минета не кончаете?» — И пошёл на кухню «чай ставить». Это её насторожило как-то. Она следом за ним на кухню. А он ещё раздеться толком не успел, да и без топора — никакого эффекта. Пришлось по-простому её на тахту заваливать. Без интереса, но всё-таки с особым цинизмом, как говорится. Ну, ушла она потом, дверью хлопнула, да ещё и с угрозами. Людвиг за свои бумажки сел — что-то с наукой связанное. Я прибралась, вдруг звонок в дверь. Он в глазок глянул: «Свет, ставь!» Я уже всё знаю: ставлю кастрюлю с водой на большой огонь, а в дверь звонят, барабанят. Людвиг опять к бумажкам ушёл. Наконец, я кричу: «Готово!» Он дверь открывает, но она на цепочке. За дверью какой-то шибко большой парень бесится — дылдин брат, что ли. И всю эту кастрюлю — прямо на него. Брат по лестнице так посыпался, что не наглядишься. Такой вот крутой Людвиг мужик. Сейчас в тюрьме по третьему разу, но ненадолго. Я его жду и люблю. И пластинку новую посвятила! — закончила Светка с каким-то озлоблением и покосилась опять на Артура.

Мы все только руками развели, а в глазах Артура засверкали искорки оскорблённого самолюбия:

— Что ты всё смотришь?! Ну не в форме я вчера был! Выпил лишнего — день рождения всё-таки! И потом — это тебе не рот под фанеру открывать!

— А что такого! Знаешь, как говорят: «Пять минут позора — и обеспеченная старость!»

— А с другой стороны: деньги проешь, а стыд останется! Бездуховность, бля! Хорош препираться, горячие сексуальные головы! Мы ещё на вашей свадьбе погуляем, наливай, — это Сарай Свете.