Во всю ивановскую (сборник рассказов)

— У нее есть любовник?

— Думаю, что да, и очень давно. Так же в отпуске, так же очень редко. В это же самое время. Сидят у моря, освещенного луной, или у костра на берегу реки, и им хорошо, и перемывают нам косточки. Смотри. Костер далеко, видишь? И от него — красное, разбрызганное, но не резкое, вот и луна на воде, и вот посветлело, а темнота вокруг костра стала больше. Радуйся, что ты не художница, а то бы плакала от беспомощности.

— Мне и так есть от чего плакать.

— Здесь, в этом воздухе, который, как выразился экскурсовод, — помнишь, ездили в Новый Афон? — есть коктейль горного и морского, который успокаивает нервы? Экскурсовод, конечно, шагнул далеко от тех затейников, которых называли два притопа, три прихлопа. Этих уже называют: открываем перцовку — начинаем Массовку. У него все шутки об одном — выпивка и адюльтер. На большее он не восходит. Торопливо отбарабанит официальную часть и опять за свое. «Знаете ли вы, что такое абхазский закрытый стол? Знаете ли вы, что такое шесть абхазских тостов? Первый тост — один стакан, второй — два, третий — три… всего двадцать два». В дендрарии: «Мужчины, вы зря не смотрите на померанцевое дерево, вспомните, какая была померанцевая настойка». У горной реки: «О форель, царская рыба! Еще, товарищи, обратите внимание — по преданию, снимает грехи. Отчего это многие мужчины и женщины к концу пребывания у нас непременно хотят покушать форель? С белым вином!»

— Что ты о нем!

— А то, что с нами ехала его жена, которая была в восторге от его шуток.

— Вот бы вам таких жен. Моему особенно.

— Он бы ее стал лупить.

— Она бы и это считала как знак внимания. Только, скорее, она бы его лупила.

— Верю. Некоторые женщины специально устраивают сцены мужьям, чтобы потом страстью искупить свою вину.

— Откуда ты все знаешь? Значит, у тебя были еще женщины?

— Кроме тебя никого. А между нашими встречами жена, в редчайшие дни. Мне этого хватает выше головы. Ну, пошли в воду. Как раз луна зашла, и море будет светиться сильнее. И медуз нет. Сынишка мой раз сказал, когда пришел на море и поглядел в воду, увидел медуз и говорит: «Мало гадин, но крупные». Он сейчас с ней. Вот чего не отнять от нее — материнства.

Мы плыли рядом. Луна опять засветила во все небо. Было тихо, мы плыли без единого плеска. Женщина прерывисто заговорила:

— Такое все первобытное, если еще на берег, на эти многоэтажные корпуса не оглядываться. Вода, опусти в нее голову и открой глаза, малахитовая, свои руки как из слоновой кости, даже странно, что они так легко раздвигают малахит. И почему, как могут люди ссориться? Почему ты ссоришься с женой?

— А почему ты ссоришься? Давай поворачивать. Почему вообще мы съедаем друг друга? Это что — средство к существованию? Или даже форма существования?

— Муженек уже мне вдалбливал: враги человеку — домашние его. Зачем тогда женился?

— Но он же не знал о своем призвании.

— Но я-то при чем?

Мы вернулись в корпус, пройдя мимо вечно недовольной привратницы. В баре еще гремела музыка, разносортные девицы впархивали в него и выпархивали.

— Ужас какой-то, будто все с ума сошли. Ведь тоже чьи-то жены и чьи-то мужья. Или, еще ужаснее, будущие чьи-то жены и будущие чьи-то мужья.

— Не суди, да не судима будешь.

— Господи, ты будто у мужа моего учился. Еще скажи, что из блудниц со временем выходят блюстительницы чужих нравов и ханжи первостатейные.

— Видишь, ты зря на мужа сердишься, ты поддаешься все-таки его влиянию.

Мы уже были у себя в комнате. Она переодевалась, сушила волосы, развешивала пляжные полотенца, купальник.

— Это точно — поддаюсь. Узнал бы он, как я его цитирую, без него, конечно. Я ведь баба, а ведь баба, по Гоголю, что мешок, что положат, то и несет. Конечно, я его люблю, но подавить свою личность, независимость ради даже него — лучше умру.

— И умрешь, умрешь от гордыни именно как личность раньше смерти. И про независимость ты здорово трактуешь, как будто мы независимы даже от мозоли на мизинце, от настроения начальника, от давки в автобусе, от перемены погоды… За что же тогда его любить, когда он давит тебя как личность?

— За то, что он бывает таким, как ты, — ласковым, любящим, внимательным. Много ли мне надо?

— Ты требуешь его всего, это, конечно, прекрасно. Но его всего требует и работа. Разве и я не ухожу от тебя к работе? Ухожу, но здесь нет той суеты, которая считается, а может, и есть жизнь в том мире, который мы оставили. Ведь и я люблю жену, может, именно за то же, что она иногда похожа на тебя.

— Чем же?

— Отсутствием мелочных обид, раздражения по пустякам, поисками двойного смысла, бесконечными ожиданиями внимания к себе, ожиданием… а! Я думаю, что ты согласна, что понятие страдания входит в понятие искусства. Вот у кого вампиризм так вампиризм — это у читателей и зрителей, ведь они именно тем наслаждаются, что принесло создателю наибольшее страдание.

— Муж всегда повторяет, что никаких страданий, мучений творчества нет — сплошная радость. Мучения у меня.