Водяница

Евдокия была мамой ее мамы, Гулиной бабушкой, которую она никогда в жизни не видела. Вот только… У Гули внутри все напряглось и похолодело. Она снова подошла к двери, прислонилась к ней ухом.

– Ты же умерла много лет назад, – растерянно проговорила девочка.

За дверью послышался тревожный шепот.

– Тебе твоя мама так сказала? – баб Дуся вздохнула и цокнула языком, – Вот они, обиды-то, к чему приводят.

Баб Дуся помолчала немного, а потом заговорила громче.

– Что поделать, мамка твоя была упрямой, как ослица. Вечно, что в голову себе вобьет, с тем уж не поспорить. Разобиделась да и вычеркнула меня из своей жизни, будто я и вправду умерла.

– Так ты все это время живая была, что ли? – растерянно спросила Гуля, и в душе у нее затеплилась надежда.

– Конечно, живая! Стою у твоей двери живехонька!

Гуля вздохнула с облегчением. Жить с родной бабушкой будет гораздо лучше, чем в интернате. Интернат для сирот представлялся Гуле той же самой тюрьмой – с двухъярусными койками и решетками на стенах. Ребята во дворе рассказывали, что в интернате головы бреют налысо, чтобы вши не разводились! Гулю часто раздражали ее пышные, непослушные кудри, но бриться налысо она точно не хотела!

– Может, хватит уже переговариваться сквозь стенку? Открой! Сама увидишь, что я жива и здорова, – нетерпеливо воскликнула баб Дуся.

Гуля сдвинула вправо защелку и осторожно выглянула из-за двери. Баб Дуся в упор посмотрела на нее. Она была невысокого роста, худая, но крепкая, жилистая. И она вовсе не была похожа на древнюю старушенцию, которую уже успела представить себе в голове Гуля. Седые волосы баб Дуси были аккуратно уложены в пучок на затылке, лицо, покрытое сеточкой морщин, было все еще красивым и выразительным. Да и в целом, выглядела она бодро и моложаво для бабушки.

Несколько мгновений баб Дуся внимательно рассматривала внучку, которую видела впервые в жизни, потом обняла ее за плечи и прижала к своей жесткой груди. Гуля уткнулась в черное старомодное бабушкино платье, пропахшее сухой пижмой и нафталином, потом обхватила ее длинными, тонкими руками и не выдержала, разревелась. Человек может долго носить в себе слезы, но стоит его искренне пожалеть, и они тут же прорвутся наружу. Горячие капли без остановки катились из глаз Гули, падали на бабушкино платье. Гуля судорожно всхлипывала и завывала, оплакивая свое великое горе.

– Поплачь, девочка моя, не держи в себе! Проплакаться обязательно надо, иначе боль на душе черным камнем ляжет, – неожиданно мягким голосом проговорила баб Дуся.

Гуля рыдала все сильнее и сильнее. Вскоре ее жалостливые вопли стали разноситься на всю квартиру.

– Может, скорую вызовем? Вколют ей успокоительное, полегче станет. Все-таки такое потрясение для неокрепшей психики! – неуверенно предложила женщина из опеки.

Баб Дуся строго взглянула на нее, непрерывно гладя Гулю по растрепанным волосам, потом достала из кармана своего платья бумажный сверток, сунула его в руки женщине и сказала.

– Чем ребенка химией травить, иди на кухню да чай завари. Это травушки покойные. Гуля выпьет и уснет тут же крепким сном.

– Вы уверены, что ей такое можно давать? – недоверчиво спросила женщина, разворачивая сверток, в котором захрустели сухие травы.

– Нужно! – баб Дуся строго зыркнула на обеих женщин, – Тут всего-то озерная сон-трава да таволга. Специально с собой взяла, знала, что пригодятся. Лучше этих трав ничто не успокаивает.

Женщина пожала плечами, понюхала сухие травы и пошла на кухню ставить чайник.

Через час Гуля крепко спала. Ее напоили травами, а когда она уснула, Баб Дуся укрыла ее теплым пледом и вошла на кухню к женщинам.

– Значит, точно решили, Евдокия Андреевна? Забираете девочку к себе? – устало спросила та, у которой был вечно растерянный взгляд.

– Забираю, – уверенно ответила баб Дуся, – дом у меня большой, добротный, огород ухоженный. Козы, куры – молоко, яйца, все свое. Проживем.

Женщины дали ей на подпись бумаги, и, наконец-то, ушли. А баб Дуся вошла в спальню к Гуле, села на край кровати и долго сидела так в темноте, уставившись в окно, за которым мигал огнями ночной город. Снежок, спящий в ногах Гули, внимательно смотрел на незнакомую женщину и тихонько рычал. Баб Дуся взглянула на пса и положила ладонь ему на голову.

– Ну-ну, не рычи, будь смирным! А будешь мешаться – я тебя быстренько приструню!

Снежок перестал рычать, заскулил тихонько и положил морду на лапы.

***