Водяной

Он чувствует наше присутствие, присутствие людей, хотя вряд ли знает, что это за зверь такой — человек. Или знает? Может, он знает гораздо больше, чем мы думаем? Может, они рассказывают про нас сказки точно так же, как мы рассказываем сказки про русалок? Ведь не один же он такой, наверняка их там много… а если он и в самом деле последний экземпляр вымершего вида? Он, думала я, наверняка приплыл к нам издалека, он приплыл из далеких, неведомых морей… жил там припеваючи, но в один прекрасный день услышал в душе далекий зов… или его охватила необъяснимая тоска по неизвестному. У меня тоже так бывает — начинаешь тосковать по никогда не виденному. И он пустился в далекий и долгий путь, искал нужные течения и следовал с ними, пока не приплыл в наши воды…

И что они будут делать, думает он, что будут делать эти маленькие существа, так упорно пытающиеся мне помочь? Он же знает, знает, что мы хотим ему помочь, знает, почему мы сюда пришли, он читает наши мысли, у него есть это легендарное шестое чувство, он умеет читать мысли… И море! Он же наверняка чувствует близость моря! Каждый день, каждый час, каждую минуту, с того самого мига, когда они поймали его в свои проклятые сети, он чувствовал, что море совсем рядом. Море совсем рядом, он ощущает запах моря и знает, что мы хотим отпустить его туда. Но как мы это сделаем? Как мы победим силу тяжести, которая давит на нас, давит на него… что мы можем противопоставить этой кошмарной силе, из-за нее любое самое маленькое движение становится трудным и неуклюжим… Мы, маленькие люди, хотим, чтобы он откатился в сторону, он знает это, знает, что самим нам с этим не справиться, что сами мы не осилим перекатить его на носилки по кафельному полу… и он сделал это! Он сделал это, он перекатился по полу и лег на куда более мягкое ложе, на наши низкие носилки на колесах, носилки, принадлежащие отцу Томми — на учениях по гражданской обороне он играл роль санитара. Он лежал теперь на носилках и смотрел, как все внезапно задвигалось, как он попал в другое помещение… если бы он был в море, сказал бы, что это подводный залив, со стенами-скалами и потолком, потолок этот, скорее всего, напомнил ему поверхность воды, если смотреть на нее снизу… смотрел, как открылся люк у кормового транспортера, заметил толстый канат, который мы подвели под носилки и перекинули через старый полиспаст, который использовали для подъема больших мешков с отходами с птицефермы. Нам удалось более или менее мягко опустить носилки на землю. И что это за взрыв цветов? Белый, желтый, жгуче-красный… он понял, что это день, что так выглядит день в человеческом мире.

И он чувствовал запахи — жуткую вонь норочьего дерьма и мочи, запах тронутого гниением мяса. Он не понимал происхождение этой вони, но знал твердо и нам дал понять, что знает — это запах смерти. Он чувствовал, как мы его опускаем… а это что такое? Странные звуковые удары, словно размножающиеся в воздухе. Собачий лай… если бы водяной знал, что это за зверь такой — собака. Все же он заметил, как что-то мчится на него, черное агрессивное существо, переполненное яростью, гонимое инстинктом, ни о чем не думающее, кроме того, чему ее научили — бросаться на любого чужака, осмелившегося нарушить ее ревир. Он на носилках, совершенно один — мы еще не успели спуститься с грузового помоста, — и на него мчится огромная, разъяренная собака.

Ни лихорадка, ни жуткие раны, ни кошмарный садизм не поколебали в нем волю к жизни. Он почувствовал — этот зверь для него опасен. И в тот самый момент, когда пес летел на него в последнем прыжке, водяной молниеносно выбросил руку, перехватил пса за горло и поднял в воздух, в то время как тот бешено извивался, пытаясь все же укусить врага, рычал и скалил зубы… а водяной встряхнул пса и сжал с такой жуткой силой, что пес едва успел заскулить, язык вывалился и глаза потухли. Так он и провисел несколько мгновений, пока водяной не разжал руку. Безжизненный труп рухнул на землю.

Теперь все шло очень быстро… мы подтащили к нему резиновую лодку, и он сразу понял, что надо в нее перекатиться. Он не открывал глаз, лучи дневного света, наверное, вонзались, как иглы, в его зрительные нервы.

Мы оставили его на месте и помчались к пикапу. Буксировочный трос заранее привязали к фаркопу, Томми огромными ножницами по металлу вырезал кусок ограды. Оставалось только зацепить лодку. Когда мы вернулись с тросом, я заметила, как он протянул руку и ощупал труп собаки. Может, хотел убедиться, что его враг и в самом деле мертв, а может… мне, во всяком случае, так показалось: он не хотел убивать пса, и теперь его мучит совесть.

С тех пор как мы последний раз играли в заброшенном винном погребе, прошло уже несколько лет. Я даже не была уверена, что люк еще существует. Землянка вся заросла молодой березовой порослью.

— Здесь будет хорошо, — сказал Томми таким тоном, будто уговаривал себя самого. — Тут никогда никого нет.

— Если никому не придет в голову пойти по следу протекторов.

Он посмотрел на примятую колесами траву и покачал головой: