Водяра

Тимур бросил сторожу ключи от машины, велел загнать ее в бокс и сел в милицейские «Жигули». Привезли его на Петровку, завели в пустую комнату с решеткой на окне, с облезлым канцелярским столом и несколькими стульями. Один стул был металлический, с вделанными в цементный пол ножками. Комната для допросов, понял Тимур.

Но допрашивать его не спешили. Минут сорок он провел в полном одиночестве, пытаясь сообразить, что все это могло бы значить. У него не отобрали ни документы, ни мобильник, почему-то даже оставили на столе пакет с деньгами. Все это наводило на размышления.

Тимуру часто приходилось иметь дело с милицией. И в Осетии, и уже здесь, в Москве. Регулярно, как за зарплатой, наведывался участковый, проверял регистрацию у таджиков, работавших на разливочных линиях, получал свои сто долларов и три бутылки водки и удалялся до следующего раза. Заезжали опера из местного ОВД с плановыми и неплановыми проверками. Для них Тимур накрывал стол в банкетном зале при столовой заводоуправления, все кончалось затяжной пьянкой. Наскакивали залетные — менты непонятно откуда, наглые, нахрапистые. Начинали всегда одинаково: мы знаем, что вы делаете левую водку и финансируете банды боевиков в Чечне. Тимур вежливо приглашал их присесть и при них звонил начальнику райотдела: «Пришлите наряд. Тут какие-то люди выдают себя за милицию. У меня большие сомнения в том, что они те, за кого себя выдают». Этого хватало, непрошенные гости поспешно удалялись со страшными угрозами прийти снова и разобраться с черножопыми, которые устанавливают свои порядки в Москве.

С ГУБЭПом, Главным управлением по борьбе с экономическими преступлениями, Тимуру тоже приходилось соприкасаться. Обычно — в качестве свидетеля по делам оптовых торговцев водкой. Организация была серьезная, с ней приходилось держать ухо востро. Но пресмыкаться не следовало. В Москве уважали силу, а если человек пресмыкается, никакой силы за ним нет.

Тимур уже понял, что волей случая он оказался в центре операции ГУБЭП, нацеленной на изобличение, как они говорят, взяточников в Министерстве по налогам и сборам. О том, что там берут, знала вся деловая Москва. Но уголовные дела, которые возбуждала прокуратура, редко доходили до суда или разваливались в самом суде. И сейчас Тимуру предстояло решить, сотрудничать ему со следствием или уйти в несознанку. Ну, посадят импозантного Николая Вениаминовича Голубицкого с его идеями перестройки алкогольной отрасли в духе его диссертации (если посадят), посадят его трусоватого зама Козлова, и что? Придут другие и как брали, так и будут брать, только больше — за риск. А самому Тимуру в водочном бизнесе нечего будет делать — от него будут шарахаться, как от чумного. Предателей никто не любит. И к тому моменту, когда в железной двери комнаты для допросов заскрежетал ключ, он для себя решил: знать ничего не знаю.

Вошел подполковник Свиридов, по-прежнему в штатском, с ним довольно молодой полковник в форме и еще один штатский — сухощавый, лет пятидесяти с небольшим, совершенно седой, с резкими чертами волевого лица.

— Вы утверждаете, что в этом пакете двести тысяч долларов? — начал допрос Свиридов.

— Можете проверить.

— Не странно ли, что вы возите с собой такие деньги?

— Я их не всегда вожу. Только когда предстоят платы.

— Какие? — встрепенулся Свиридов. — Какие платы вам предстояли сегодня?

— Я присмотрел дачный участок на Николиной горе. Хороший участок, сорок соток. Жалко будет его упустить. Это — задаток, — объяснил Тимур, верный своему правилу никогда не врать без необходимости. Он и на этот раз сказал правду. И участок был, и задаток он собирался внести.

— Николина гора — дорогое место, — заметил Свиридов. — Сколько же там стоит сотка земли?

— Двенадцать тысяч долларов.

— А задаток всего двести тысяч?

— Это только задаток. Вы знаете, что такое задаток? Если я откажусь от сделки, он останется у хозяина. Если хозяин откажется от сделки, он возвращает мне задаток и еще столько же неустойки.

— Сегодня с двенадцати сорока до часу тридцати вы сидели в своей машине на МКАД возле торгового комплекса стройматериалов, — сменил тему Свиридов. — С кем вы встречались?

— Ни с кем.

— Вы напрасно усмехаетесь, Русланов. Дело нешуточное.

— Я не усмехаюсь, — возразил Тимур. — Это у меня от шрама на губе. Шрам я получил в Афгане в восемьдесят шестом году. С тех пор мне всем приходится объяснять, что и у меня и мысли нет усмехаться. Честно сказать, это надоедает. Пробовал отпустить усы — еще хуже. Так что не обращайте внимания.

— В час двадцать к вам в машину сел некто Козлов, заместитель начальника инспекции МНС. Припоминаете?

— Да, сел, — подтвердил Тимур. — Увидел знакомого и сел.

— О чем вы с ним говорили?

— Ни о чем. Так, о том, о сем.

— А конкретно?

— О погоде. О том, что у нас снег с дождем, а в Венесуэле всегда весна, двадцать два градуса круглый год.

— И все?

— Да, все. Потом он ушел. Почему-то быстро, даже малярный валик забыл.

— Валик? Какой валик?

— Обыкновенный. Каким стены красят. Он за ним в стройматериалы и приезжал.