Водка + мартини

Ясмин прикуривает «Кэмел» и обдумывает свой ответ. Мы оба слегка ослабели, но все еще держимся на плаву благодаря неумолкаемому гулу города плюс серьезной поддержке табака и напитков. Мы побродили по центру как во сне, впитывая в себя ночной Нью-Йорк и в то же время стараясь не переборщить. Теперь смотрим вверх и видим Эмпайр-Стейт-билдинг, парящий над нами, его верхние этажи пурпурного цвета, освещенные прожектором, и самую верхушку здания, которая живописно теряется в брюхе нависшего облака; банально, конечно, но вместе с тем по-настоящему трогательно. Таймс-сквер, впрочем, не представляет ничего особенного, кроме обычной в своей нелепости неоновой ловушки для туристов, так что мы проскакиваем это место в такси, направляясь в сторону Ист-Виллидж: Ясмин авторитетно заявляет, что там круче. И теперь мы сидим на раздолбанном диване в каком-то зальчике, где играют хипповскую музыку, где молодой человек с котелком на голове и козлиной бородкой кривляется перед группой из трех музыкантов и лабает что-то, до боли напоминающее Боба Дилана. Причем до такой боли, что мне так и кажется: сейчас он возьмет и прямо заявит, мол, не буду больше работать на ферме у Мэгги и все тут.

— Почему чепуха? — Ее сонное лицо сейчас особенно красиво.

— Да потому, что люди, за плечами которых маячат зверства военного времени, обычно не выдают своих секретов. Наоборот, они делают все, что можно, чтобы унести тайну с собой в могилу. А тут явно какая-то фальшивка. Или прямое жульничество. Не похоже это на правду. Я тебе говорю, Каррутес… — и тут я перехожу на свой замечательный шпионский акцент, позаимствованный у Алека Гиннеса, — эта сомнительная байка серьезно попахивает тухлятиной.

Ясмин смеется. И не в первый раз за вечер я размышляю о том, как станет вытанцовываться у нас эта ночь. Ясно одно: любая попытка ускорить события ни к чему не приведет. Что бы ни случилось, должно случиться… само собой.

— Ты звонила Нику?

Зачем я спросил? Ведь тут нет ничего похожего на мне хочется знать.

— Да, но его не было дома. А ты — Хилари?

— Нет. По-моему, сегодня у нее курсы быстрого чтения. Может, завтра позвоню.

Ну и мудак же ты, Роу, думаю я про себя. Что за бессмысленный, бесплодный… крайне ретрогрессивный разговорчик ты затеял. Нам полагается вести себя прилично и позабыть сейчас про всяких там Ников и Хилари. Нам полагается все больше сближаться, скреплять наши узы в свете этой экзотической загранкомандировки. Позволить этому странному, этому волнующему воображение городу испытать на нас свои чары. Или хотя бы приблизиться к моменту, когда она сливается с пленившим ее. А именно со мной.

— Ты знаешь какие-нибудь фокусы? — спрашиваю я, отчаянно желая сменить тему. — Я показал тебе лучшее, что умею.

— Да. У тебя найдется шелковый носовой платок? — с готовностью отвечает она. — Да и простой сойдет. Пожалуй, пойдет и старая тряпка.

Мужчины вообще-то не носят с собой старых тряпок, а вот женщины, как подсказывает мне мой опыт, без тряпок ни шагу. Я запускаю в карман пиджака руку и выуживаю огромный синий мужской носовой платок. К счастью, он выглядит не очень позорно.

Она осторожно берет его за краешек — трудно сначала сказать, противно ли ей или это специальный такой цирковой приемчик, — и наматывает на крепко сжатый кулачок. Большим пальцем правой руки — вы следите? — она проделывает ямку, углубление в кулачке левой между указательным и большим пальцами. На лице выражение таинственности. Обожаю всякие такие штуки. Я очарован, я в полном восторге.

Она вынимает изо рта сигарету и, послав мне загадочный взгляд, вставляет ее — сначала прикурив — в проделанное углубление. Если бы на ее кулачок был намотан дорогой шелковый шарф, я бы уже забеспокоился.

Потом она снова вынимает сигарету и делает очень глубокую затяжку. Еще одну. А теперь вставляет сигарету в отверстие зажженным концом, выпускает густое облако дыма и эффектным движением плотно сжимает кулак, в котором зажаты носовой платок и горящая сигарета.

— Но-но, поосторожней… — эти слова сорвались у меня с губ прежде, чем я успел подумать. Но она — она воспринимает их как искренний комплимент своему магическому искусству. И, снова ухватив платок за кончик, Ясмин театральным жестом выдергивает и встряхивает его.

Следов огня нет ни на платке, ни на руке! И куда подевалась сигарета? Лишь тонкое облачко быстро исчезающего дыма напоминает о ней.

— Да-да, да-да-да! — поет она, и торжествующие фанфары звучат в ее голосе.