Водка + мартини

— Я Дэвид Уайт. Я сразу догадался, что это вы. Нас, настоящих бриттов, ни с кем не спутаешь.

— Правда? А почему? — спрашиваю я в свою очередь, пожимая ему руку и пытаясь раскусить его акцент. Либо янки, прикидывающийся британцем, либо наоборот.

— Дымовая завеса. В этом городе больше никто не курит. А это, — продолжает он, угрожающе поворачиваясь в сторону Ясмин, — это, должно быть…

— Это моя сотрудница, Ясмин Свон, — отвечаю я, будто сама она представиться не способна. Я надеюсь, она заметила, что я не сказал «моя помощница», или там, «ассистентка», как наверняка бы сделал Клайв.

Рот Дэвида Уайта широко открывается, чтобы породить улыбку и продемонстрировать поистине потрясающий ряд громадных белых зубов. Их так много, что просто неприлично. Причем чем шире он улыбается, тем их становится больше. Клыки, коренные, боже, как же их много. Какой-то забор, частокол, черт его побери. В последний раз я видел такие зубы на ипподроме Лингфилд-парк, когда их обладатель проскакал мимо финишной отметки.

— Здравствуйте, Ясмин Свон, — произносят зубы, и у меня мурашки бегут по спине от страха.

— Здравствуйте, Дэвид Уайт, — отвечает она с иронией и не только. Мне становится еще страшней, потому что в эти несколько секунд я понимаю, что они с ходу затевают флирт.

— Давайте-ка перейдем куда-нибудь, где потише и где мы можем спокойно поговорить, — произносит он, наклоняясь, чтобы взять ее бокал и, конечно, окутать облаком своих «большезубых» феромонов.

Мы переходим в нишу подальше от бара, и я сразу же чувствую, что моя игра, «язык жестов», безнадежно проиграна. Саму хореографию нашего передвижения от бара до кабинки ставит именно он, первую скрипку играет его тело, его жесты. Когда мы усаживаемся, он ловким маневром устраивает так, что Ясмин оказывается между нами. Потом он кладет себе на колени черный кожаный дипломат (слишком уж суетливо, на мой взгляд), отстегивает замки, достает мобильный телефон и с важным видом водружает его на столик.

— Я очень рад, что у нас есть помощник, то есть помощница, Майкл. Да еще — как бы это поделикатней выразиться — столь привлекательная. Мне кажется, женственность должна произвести на Вальдзнея благоприятное впечатление.

Не-ет, вряд ли этот льстивый и скользкий хрен моржовый — тот же самый Дэвид Уайт, с которым я квасил зимними вечерами в Манчестере. Тут скорей всего простое совпадение имен. Наверное, этих Дэвидов Уайтов — как собак нерезаных. Однако странным образом они все-таки друг на друга похожи, и это меня почему-то беспокоит. Похожи волосы, хотя мой новый знакомый явно подстригал их в дорогой парикмахерской, а не подрубал кое-как перед зеркалом в ванной собственной рукой, вооруженной тупыми ножницами. И тембр голоса вполне мог принадлежать тому Дэвиду, если б не этот нелепый акцент. Люди за пятнадцать лет сильно меняются. Но как насчет зубов? Ведь у настоящего Дэвида Уайта никогда не было таких ослепительных зубов, или я не прав?

Подумай хорошенько, ведь настоящий Дэвид никогда не проявлял такого интереса к женщинам, предпочитая проводить время в компании с марихуаной. Трудно сказать, как именно, но Ясмин явно выпендривается перед этим типом, она выкидывает такие штучки, каких я еще не видывал. Она и держит себя иначе, чем со мной. Все части ее красивого тела — голова, плечи, локти, колени… не знаю, как и сказать… расположены как-то ненатурально, под другим углом друг к другу. Да еще дымит, как горнообогатительный комбинат. Святые угодники, и накручивает локон на пальчик! Ну как тут не ужаснуться: ведь он ей, по всему видать, понравился.

Все это время Уайт толкует про то, что Вальдзней все еще с нами, но контракт пока не подписал. Про то, какой он капризный, как трудно иметь с ним дело — то плаксив, как старая дева, то его охватывают приступы паранойи, то вдруг становится обидчивым и раздражительным, а то впадает в ярость. Про то, что мы должны с ним встретиться завтра утром и надавить на него, как следует, растолковать старому хрену, что мы готовы официально и совершенно серьезно выслушать его и с пониманием отнестись ко всему, что он собирается сказать, — ля-ля, тополя. Но я слушаю не очень внимательно. Поскольку большинство его замечаний адресованы Ясмин — со всей необходимой учтивостью по отношению ко мне, — я просто изучаю черты его лица. Когда он серьезен, он смотрит на нее достаточно холодно. Когда улыбается (слишком часто, пожалуй, и без необходимости), на лице его появляется оскал бабуина. А она, боже мой, она смотрит на него не отрываясь и ловит каждое слово! Но почему? Может, потому, что от него исходят лучи сексуальности, а она невольно раскрывается навстречу им, как растение навстречу солнечным лучам? Ведь это же невероятно, не может же ей в самом деле нравиться этот… ну да, скользкий хрен моржовый, именно так, les mots justes[4].

Или может?

9