Водки летчикам не давать!

Артемьевы сказали, что доктор силён. Пиотровский так ничего и не понял. Ромашкин с печальным взором "брутального спецназера" покачал осуждающе головой и произнес киношно-гоблиновско-блокбастерную фразу:

— Цитрамон, поди, жрал, "Доширак" нежнее аромат даёт.

— Лёня ты чего такой воинственный вечно? – спросил я Ромашкина, помешивая ложкой горячую кашу.

— У меня наверно "вьетнамский синдром", мне столько всего пришлось пережить, – ответил печальный Ромашкин и даже шмыгнул носом.

— Ой, бля, Лёня дофига же ты перенёс особенно на Ханкале в разведуправе, целыми днями дрых в палатке направленцев, да на рынке разгрузки и камуфляжи примерял, – возмутились в один голос капитаны.

— Не надо на него напраслину наводить, он еще на вылет с ВПШГ на озеро Голубое летал и в Каспийск, – заступился за майора Пиотровский.

— И под капельницей лежал в отряде на второй день после замены, и фонарик "маглайтовский" в сортире утопил, – не сдавались Артемьевы.

— Между прочим, у меня этот синдром с детства, – возмутился Ромашкин, – я в школе во втором классе уже воевал!

— А мы в космос летали и капитана Гранта спасали во втором классе, – парировали капитаны.

— Я серьёзно воевал, – тихо произнёс Лёня, – с американцами!!!

— Лёня делать пока нефиг, почеши нам уши, – подначил я майора.

— Ну ладно.

***

Из рассказа майора Ромашкина непризнанного ветерана третьей мировой.

Было это 10 ноября тысяча девятьсот восемьдесят второго года, поздней осенью. Родители тогда рано на работу уходили, а я взял да и проспал в школу, смотрю опаздываю и приду только ко второму уроку. Ну, что делать, чувствую влетит мне. Поэтому когда в школу шёл с пацанами из второй смены заигрался в войнушки и совсем припозднился.

Иду в школу, а на душе тревога такая и предчувствие чего-то нехорошего такого. И на улице как-то вдруг пустынно стало даже машин почти невидно. Захожу, значит, я в фойе, а в школе тихо так. Обычно кто-нибудь из прогульщиков шарахается или дежурные из старших классов, пионерские патрули или уборщицы. А тут тишина. И слышу, как где-то далеко-далеко печальная и страшная музыка играет. Мне вообще страшно стало. Думаю, наверно, что-то случилось. В класс свой заглядываю. А тааам! А там короче никого, а у нас контрольная должна быть по "матише". Вообще страх на меня напал капец.

Я в другой класс побежал. И там никого. Еще пару классов проверил. Пусто!

Не понятно, куда весь народ подевался. Я бегу к учительской может там хоть кто-нибудь есть. Слышу, кто-то есть, разговаривают. Я ухо "пригрел" возле двери толком не разобрать, но слышу, кто-то всхлипывает и голоса женские и мужские вроде:

— Ой, что же теперь будееет, наверно империалисты теперь радуются.

Я так понял это наша школьная "комсомольская вожачиха" рыдает. А её кто-то успокаивает по голосу как "физрук" (он всех училок женского пола помоложе любил успокаивать).

— Не получиться ничего у подлых империалистов бу… бу… бу…

А потом, что-то вроде про войну и:

— Ой Николай Захарович, не надо вдруг кто войдёт, – потом еще, что-то типа. – Коля, ой какой большой…

А у меня в голове слово война засело напрочь. А физрук наверно "комсомолке" пистолет показывает, слухи ходили, что все молодые училки болтают, что у физрука есть большая пушка. Я стучусь так вежливо, а там суета за дверью началась, потом замок защелкал физрук такой красный высовывается, видит меня и орёт:

— Что ты здесь делаешь, тут в стране такое случилось, а ты здесь под дверьми торчишь, а еще "октябрёнок"!

— Николай Захарович, а правда война началась? – лепечу я, а самого прямо трясёт от страха.

— Да еще какая! – орёт он, раскрасневшись и захлопывает дверь.

Вот тут меня совсем затрясло. Началось! Подлые капиталисты развязали всё-таки войну.

Все уже наверно на фронт записываются, а я еще тут. Хотя какой фронт, наверно все в бомбоубежище убежали, и противогазы получают, а я здесь ошиваюсь. Бегу по школе, всего колотит, музыка эта страшная играет и голос диктора "Сегодня бу бу бу"

Но я парень, то неробкого десятка, в себя быстро пришёл, достал из портфеля свой пистолет с пистонами, добежал до подвала, смотрю двери закрытые. Наверно уже ждут прилёта американских ракет. А так погибать не хочется в восемь лет аж жуть. Я постучался, не открывают. Залег тогда на лестнице забаррикадировался портфелем и жду ядерной войны. Вдруг слышу, идёт кто-то. Наверно американские шпионы уже по школе ползают. Надо стрелять гада, чем я хуже Павлика Морозова, стану "октябрёнком" героем.

Прицелился я из своего револьвера, зарядил пистон. Смотрю, идёт кто-то, я выскакиваю из-за укрытия и бббаахх из пистоля прямо в него. Пистон как грохнет. "Шпион" хлобысь в обморок. Смотрю, а это наша техничка баба Люба. Вот продажная бабка значит, и она на империалистов работает, а я давно её подозревал. Одного шпиона я вывел из строя. Слышу еще кто-то идёт, заряжаю новый пистон, а там преподаватель по НВП Василий Иваныч, ходит по углам высматривает, наверно бомбу хочет заложить.

Я выскакиваю ору:

— Руки вверх американец!