«Весь этот кошмар длился несколько часов, почти до самого заката… Когда они стали понимать, что Эля скоро уйдет, что кровь её скоро иссякнет, старик-инквизитор приказал вспороть ей живот… Она еще увидела своего нерожденного сына — маленькое, размером с пол-ладошки созданьице, которое было еще несколько мгновений живо, которое так хотело жить, что у Эли, несмотря на все пытки, так и не случился выкидыш. Это крохотное существо было последнее, что она увидела, потому что потом ей выжгли глаза, и тут она, наконец, умолкла… Она была в коме, но ещё дышала, сначала часто, громко-хрипло, потом все тише и реже, но утихнуть ей не дали… Старик подозвал одного из палачей, в котором я без труда узнал одного из тех, кто когда-то просился в мои подмастерья, но не прошел «по конкурсу», что-то ему шепнул, и тот быстренько подскочил к умирающей, одним движением отрезал ей остатки левой груди, выломал ребра, просунул руку внутрь и под радостный рев толпы, возбужденной запахом горелого мяса и жженых волос, густо окутавшем площадь, вынул её сердце и радостно, будто это был кубок олимпийского чемпиона, поднял его вверх на всеобщее обозрение… И все это было прямо передо мной, понимаешь, Лена, в пяти метрах от меня… А я ничего не мог сделать, совсем ничего!!!
Этот юный подонок передал затем сердце главному, а тот подошел ко мне и, поднеся его прямо к моим глазам, сказал: «Ну, что, лекарь, нравится? Молчишь? Нечего тебе сказать? Этого ты хотел? Это плод твоего знания?» Он не ждал ответов, да и не мог их получить, ибо уста мои были плотно запечатаны кляпом — кругляком, сделанным из полена. Мне кажется, даже тогда он боялся меня, а уж то, что я был прав, он понимал наверняка, как понимал и то, что содеял ужасное зло, и несмотря на это понимание, все больше, все дальше шел по пути усугубления своего преступления…
Он не пощадил даже мертвую Элизу, он приказал отвязать её останки и тут же, прямо передо мной бросить их на съеденье собакам… Но собаки, хоть и были голодны, не стали есть — лишь обнюхали и отвернулись… Понимаешь, Лена, собаки оказались выше, чище, милосерднее людей!!! И тогда, видя пассивность четвероногих тварей, Элино тело облили нефтью и подожгли… Подожгли мою любимую, мою Любовь, мое Счастье, мою Надежду, ибо никогда после я уже не встречал такой удивительной, такой прекрасной девушки, никогда так сильно не любил больше никого… И все это до сих пор стоит перед моими глазами: как трепещет её истязаемое тело, как вспарывают её живот, как вырывают её сердце…