Водолазание в России от древних времен до наших дней

Жерар обратился с вопросом ко мне: «Валери, хотите совершить прогулку по дну, прежде чем приступить к измерениям?» — «Конечно», — ответила я, не очень понимая, что это значит. Жерар включил моторы лодки, обеспечивающие ее движение, и, смотря в иллюминатор, я увидела, что батискаф медленно заскользил по дну, представлявшему собой песчаную мертвую пустыню, как бы ожившую в свете прожекторов… Ощущение необычайности, нереальности всего происходящего пронизывало мое сознание, и я испытывала состояние, близкое к эйфории… Мое любопытство вызывали появлявшиеся время от времени маленькие круглые «дыры» на дне. Непонятным образом они имели четкие, ухоженные края, что представлялось возможным только при их постоянном «использовании». То есть в них должен был кто-то жить… Мы постояли около одной из них, надеясь, что кто-нибудь вылезет из нее, но никого не дождались.

Выключив прожектора, так как надо было беречь энергию, мы приступили к измерениям малых колебаний — пульсаций электрического и магнитного полей Земли. Задача состояла в обнаружении сигналов, источники которых заведомо расположены в толще Земли. Эти сигналы на поверхности трудно отличить от сигналов, приходящих из космоса либо от технических помех. Позднее я поняла, что нам обидно не повезло, — будь мы на дне моря немного раньше, и наши приборы были бы задействованы во время землетрясения, возможно, мы бы и обнаружили слабые сигналы, предшествующие землетрясению…

Поиск таких сигналов, к сожалению, безуспешно, ведется на поверхности Земли уже много лет, и помехи естественного и искусственного происхождения являются серьезной трудностью в этих исследованиях. Однако и сами наблюдения малых электромагнитных сигналов на дне моря представляли как научный, так и практический интерес. Это и было основной задачей эксперимента. Наша работа продолжалась до святого для французов времени — полуденного второго завтрака. Жерар скомандовал: «Перерыв» и начал со всей добросовестностью, знанием дела, и, наконец, предвкушением приятного церемониала раскладывать взятые с собой припасы. На маленьком раскладном столике появились салат, знаменитый паштет с трюфелями, цыпленок, багет (французский батон), бутылка розового Божоле и разные приправы. Я с удовольствием уплетала эту пищу, только к этому моменту почувствовав, как голодна. Мы очень веселились за этим завтраком. Я вспомнила ряд отличных грузинских тостов, мои спутники напевали старинные французские песенки. Маленькие подвижные скамеечки, на которых каждый из нас сидел, позволяли осуществлять самые разные движения, буквально чуть ли не танцевать сидя! То, что мы завтракали на дне моря, было совершенно забыто — до подъема… Вскоре, однако, мы вновь приступили к измерениям, которые продолжались до момента, когда Жерар сказал: «Мы находимся на дне уже 9 часов. По целому ряду показателей мы должны без промедления начать подъем». Он дал нам 15 минут на завершение наблюдений и принятие мер по предохранению приборов во время подъема. После каких-то манипуляций с системой управления он сообщил нам: «Подъем начат!» Это означало, что из специальных бункеров по определенной программе выбрасывались порции свинца, который закладывается в бункеры перед погружением. Естественно, это облегчало вес батискафа, и он начинал подниматься вверх, к поверхности моря.

Прошло примерно четыре-пять минут. Я сочла, что уже можно попросить Жерара включить прожектора. Он любезно это сделал, я взглянула в иллюминатор и спросила: «Сколько времени должно пройти, чтобы лодка отошла от дна при этой программе выброса свинца?» Он небрежно ответил: «Это же очевидно — одновременно с началом выброса свинца, начинается медленное движение батискафа вверх». — «Но ведь, мы все еще стоим на дне,» — уже с тревогой заметила я. Жерар, убедившись, что мы действительно никуда не движемся, начал по очереди включать моторы, которые обычно позволяли аппарату совершать движения вперед — назад, вправо — влево, вверх — вниз. То есть он раскачивал батискаф, пытаясь оторвать его от грунта, к которому он видно «присосался». Наш режим необычен для исследований, проводящихся на батискафе, — мы все время стояли в одной точке, как того требовали измерения. В других исследованиях, например биологических, аппарат обычно часто перемещался. Жерар явно волновался и все время повторял: «Да что же такое с этим батискафом, да почему же аппарат не движется… Ведь я уже выбросил несколько порций свинца… Все двигатели работают исправно… и ни с места… С ожесточением, уже не понижая голоса, он повторял: Мерд, мерд, мерд (типичное французское ругательство).»

Я внезапно почувствовала щемящее чувство беспомощности, мелькнула мысль о возможной безнадежности нашего положения, но как-то не хотелось верить, что это конец… Эти минуты полной неподвижности батискафа на глубине 2500 метров, недоступной в то время каким- либо спасательным средствам, были, пожалуй, одними из самых жутких в моей жизни. С быстротой молнии в моей памяти промелькнули дорогие мне люди, знаменательные события разных лет, короче вся жизнь…