Водопад грез

Я отвлекся от этих мыслей, перемещаясь вокруг пульсирующей сферы света. Что-то задрожало во мне, как тронутая струна, — я услышал это непосредственно мозгом, как если бы я был инструментом, а риф играл свою песню на каждом нейроне моего тела. Я прислушался: теперь, казалось, каждое мое движение, каждое легкое изменение поля резонировало во мне — уже не просто цвета или свет, уже работал весь спектр моих чувств. Я слышал музыку, когда дышал, я вдыхал туман и пробовал резкий привкус озона. Мои чувства распахнулись как двери, одно за другим, впуская чистое великолепие ощущений. Мой мозг был протянутой рукой, а риф заполнял его пустоту.

Где-то меня звал голос. Слова стучали как камни по обнаженным нервам. Я отбросил их, пробормотав ругательство, но почувствовал, что они стали бить сильнее.

— Ответь мне!

Я не ответил, поскольку не было слов, которыми можно было бы описать то, что лилось сейчас по всем моим чувствам. Мой мозг был призмой, преломлявшей входящие в меня ощущения в синестезию удовольствия.

Не было границ ни внутри, ни снаружи — только восторг, сладкий, как кислород, которым я дышал. Не нужно было даже дышать, внутри меня не было отдела для дыхания, только чистый жаркий огонь удовольствия, поглощающий меня, пока… я… Я…

Я не мог дышать, втягивал воздух, плотный, как жидкость, в свои легкие. В моей груди родилось ощущение, как если бы что-то вытягивало из меня жизнь.

От звука мои уши стали истекать светом, человеческий голос взывал ко мне, но я не мог вспомнить, чей он, не мог разобрать слов.

— Не… дышу. — Я вытолкнул два слова, как камни, не зная, сможет ли их кто-то понять или хотя бы услышать.

— Возвращайся! — Слова возникли в жидком пламени передо мной. — Возьми себя в руки!

Я посмотрел на свои руки, касающиеся ремня в золотой ауре, не будучи уверенным, что это действительно руки, которые действительно чего-то касаются, что я могу сделать это или даже должен. Я почувствовал, что мое тело развернулось, и не понял, сам ли я сделал это.

— Вытащите… — пробормотал я.

— Вытаскиваем, — сказал голос, или это было просто эхо в моих ушах. Мерцающий запах звука был таким острым, что из моих глаз потекли слезы.

Я больше ничего не сказал, ничего не слышал, ничего не пробовал на вкус и не чувствовал, кроме боли каждый раз, как я делал глоток расплавленного воздуха. Все мое тело было мокрым, будто смерть медленно просачивалась сквозь слои защитного поля. Давление, плотность, вес, внезапные рвущие перепады между плотными массами и пустотами — все было усилено, словно еще какая-то сила помимо моей тащила мое беспомощное тело. Я почувствовал, что обнимающая пелена восторга начинает изменять меня, делать меня отдельным веществом, навсегда разлучая нас.

Но какая-то непреодолимая сила все тащила и тащила меня вперед, заставляя прорываться сквозь материю любой плотности, как молекулу, вырывающуюся с поверхности кипящей воды. Она скрутила и толкнула меня еще раз, бросив сквозь просвечивающий агат стены туда, где не было ничего, кроме света.

Я тяжело упал на землю, когда защитное поле костюма растаяло. Внезапно ко мне прорвался чистый воздух, которым можно было наполнить легкие. Я глотал его в промежутках между приступами кашля, распростершись на камнях, я с радостью ощущал каждый трепещущий мускул в своем теле.

— Кот!

— Что случилось?

— Он дышит?

Знакомые силуэты закрыли небо, и я потерялся в сюрреалистичном лесу ног. Эзра Дитрексен прижал что-то к моему лицу, нагнетая кислород со стимулянтами в мое горло. Я выпрямился и с кашлем стянул это с лица.

— Говорил вам!

Кто-то плакал навзрыд, кто-то бился в истерике. Удивляясь, что это не я, я ухватился за протянутые ко мне руки, встал, пробиваясь через барьер тел, подпираемый ими, и пытался разглядеть, кто это.

Это был Сабан — рабочий, чье место я занял… и чуть не лишился жизни. Я видел, как он пытается вырваться из группы рабочих, удерживающих его. Один из них ударил его — сильно, так, что Сабан сложился пополам. Они хотели, чтобы он заткнулся. Рабочие сгрудились вокруг него, я видел взгляды, которые они бросали на чиновников Тау, на инспекторов, на меня и на членов экспедиции. Я подумал, кого же они на самом деле защищали — его или себя?

Я отвел от них взгляд, отыскивая глазами техника, которая позволила мне отправиться в рифы в поврежденном костюме, которая вытащила меня оттуда как раз вовремя. Хокинс проталкивалась ко мне, отодвигая Эзру и Чанг. Киссиндра подошла и встала со мной рядом.

— Кот, ради Бога, — выдохнула Киссиндра, когда Хокинс наконец добралась до меня.

— Ради Бога, что случилось? — накинулась на нее техник. — Какого черта ты не выходил, когда я велела тебе выходить? Ты не…

— Вы говорите, что это моя вина? — спросил я. Мои продолговатые зрачки застыли на ней.

Она отвела глаза, посмотрела на представителей Тау и инспекторов и пробормотала:

— Нет. Я не говорю этого.

Она держала передо мной какой-то инструмент и заставила меня стоять прямо, пока не получила нужные данные. Ее лицо смягчилось.