Водораздел

Белым пришлось отступить, но с наступлением темноты они предприняли новую атаку, уже большей силой.

— Да ты же ранен!.. — воскликнул вдруг Емельян, увидев, как рядом с командиром по снегу расходится красное пятно.

Увлеченный боем, Донов даже не почувствовал боли.

— Давай перевяжу.

— Я сам… — ответил Донов, закатав рукав: — Ты стреляй. Вон туда. Видишь?

Белые понесли большие потери и отошли. Зато на правом фланге огонь усилился — видимо, противник хотел обойти их. Воспользовавшись передышкой, Донов приказал красноармейцам незаметно отойти к поезду. Под прикрытием темноты погрузили орудия на платформы, и поезд пошел к 20-му разъезду. Сегежа осталась за белыми. С такими силами нечего было и думать о том, чтобы отбить станцию.

Оставив на разъезде небольшое прикрытие, Донов с ранеными направился на станцию Уросозеро.

Когда он добрался до перевязочного пункта, находившегося в одном бараке со штабом, Верочка бросилась к нему.

— Вы же ранены!

Гавриил Викторович осмотрел рану и сказал:

— К счастью, кость цела.

Вера обработала рану йодом и стала перевязывать ее, то и дело спрашивая, не больно ли. Донов не отрываясь смотрел на Верочку и не отвечал.

— Почему вы так смотрите на меня? — смутилась Вера.

— Сестра милосердия, — с нежностью сказал Донов. Вернувшись из соседней комнаты, где лежали тяжелораненые, Гавриил Викторович сказал, что Донову придется поехать вместе с другими ранеными в Петрозаводск.

— Лучше в Петроград, — сказал Донов.

Ему хотелось побывать в Петрограде. Он не был там больше года, с тех пор как уехал. Там он сможет повидать тещу. Может быть, ему удастся получить бронепоезд, подкрепление…

— Хорошо. Верочка поедет с вами, — сказал Гавриил Викторович.

Передав командование новому командиру полка, прибывшему из Медвежьей Горы, Донов с Верочкой и двумя тяжелоранеными красноармейцами выехал поездом.

Вернулся он через три недели.

— Как рука? — первым делом спросил Гавриил Викторович.

Вместо ответа Донов согнул руку в локте и предложил доктору померяться силами.

— Я же говорил, — Гавриил Викторович был доволен. — А если бы остались здесь, вряд ли рана зажила так быстро. А Верочка?

— Осталась в Петрограде. Пошла на курсы медсестер. Кончит — приедет на фронт.

В Петрограде Верочка почти каждый день навещала Донова. Теща тоже раза два приходила. Постарела, сдала. И не удивительно, времена теперь тяжелые. Слухи всякие ходят, от которых на душе становится еще мрачнее. После встречи с матерью Сони у Донова настроение было тоже тяжелое. Правда, в Питере ему пообещали бронепоезд. Разведчики говорят — у белых два бронепоезда. В бой их они еще не посылали, не могут — дорога разрушена. И пока что дальше Сегежи не идут. Или, может, замышляют что-то? Но до сих пор на этом участке фронта относительно спокойно. Можно даже иной раз предаваться воспоминаниям.

Донов тихо поднялся и зажег коптилку.

«Дорогая Верочка, — начал он писать. — Сейчас ночь, но мне не спится, я все время думаю о тебе…»

Емельян, стараясь не шуметь, сел на постели, но Донов услышал.

— Почему не спишь?

— Ты тоже не спишь, — ответил Емельян и стал готовить чай.

«Можешь поздравить нас, — писал Донов. — Сегодня получили телеграмму с приятной вестью. ВЦИК наградил наш полк орденом Красного Знамени…»

— Приказ строчишь? — спросил Емельян.

— Что? — Донов очнулся от своих мыслей.

Емельян стал разливать чай по кружкам.

— Не понимаю я тебя, Михаил Андреевич, — говорил он. — Вернулся ты из Питера такой, точно что-то забыл там. Все думаешь, думаешь. Садись. Чай стынет.

Донов сел за стол.

— Масло? Откуда? — удивился он.

Уж не добыл ли Емельян его путем «контрибуции»? От него всего можно ожидать. Тем более в их положении.

— Хозяюшки что угодно дадут, если сумеешь к ним подъехать, — ответил Емельян уклончиво.

На следующий день предположение Донова подтвердилось, он успел забыть о масле, как неожиданно ему раскрылась тайна его появления. Красноармейцы собрались в барак отметить награждение полка орденом. Настроение у всех было радостное. Донов выступил с речью, потом заиграла гармонь, и каждый показывал, кто что умел.

В разгар веселья в бараке появилась старушка и, плача и ругаясь, набросилась на Емельяна.

— Безбожники окаянные… Вот он где. Церкву разорили. Ай-ай! Маслица им захотелось…

Так вот откуда это масло!

Неподалеку от станции на берегу озера стояла деревушка, которая тоже называлась Уросозеро. В деревне была церковь с колокольней, с которой хорошо просматривались окрестности. На колокольне устроили наблюдательный пункт, и красноармейцы посменно вели оттуда наблюдение за белыми. Кому-то из бойцов и пришла мысль реквизировать церковную утварь и обменять на молоко и масло. Емельян был одним из участников этой операции. Бабы возмутились: перед этим интендант красных взял у них сено, а теперь…