Водораздел

Утром солнце светило совсем по-весеннему, и снег таял прямо на глазах. На побуревшем льду озера в лучах солнца виднелись темные проталины. Хуоти шел посмотреть, как продвигается строительство избы. Сруб вырос ненамного, однако дверь уже была прорублена. Впрочем, пошел он сюда не только посмотреть на новый дом: ему хотелось побыть одному и прорепетировать речь, с которой Харьюла просил его выступить на первомайском митинге. Хуоти остановился, прислушиваясь к токованию тетеревов, доносившемуся из-за озера.

— Товарищи, — начал он громким голосом, словно его слушала вся деревня. — Нет, лучше сказать: односельчане… Да, дорогие односельчане…

— А, это ты здесь! — послышался из дверного проема голос отца.

Хуоти растерянно улыбнулся.

— А я-то думаю — кто тут разговаривает, — сказал отец.

Пулька-Поавила слышал, что молодежь собирается устроить демонстрацию. Он не знал, как ему быть, ходить или нет. Он боялся, что Хуоти из-за него может сбиться и забыть слова. На деревне и так кое-кто поговаривал, что, мол, едва успел домой приехать, а уже хочет показать, каким умным стал. А может случиться и так, что из демонстрации ничего не получится.

Хуоти тоже опасался. Он боялся, что жители деревни могут посчитать кощунством то, что в пасху они пойдут по деревне с красным знаменем. Да и время такое, нечему людям радоваться.

Вечером у школы стала собираться деревенская молодежь. Кое-кто пришел просто из любопытства. Микки тоже прибежал вместе с другими деревенскими мальчишками.

Пулька-Поавила не пошел на демонстрацию. Он смотрел из окна. Вот они идут, и со знаменем. А кто же несет его? Да, кажись, Ховатта! Да, он. Шли в колонне и другие взрослые мужики.

После демонстрации мужики стали собираться в избе Пульки-Поавилы. Первым пришел Хилиппа. Он не бывал у них уже бог весть сколько времени, а вот теперь пожаловал.

— А ты что же не пришел слушать речь своего сына? — спросил он у Поавилы, морща брови. — Или ты больше не поддерживаешь Советскую власть?

Пулька-Поавила удивился. Неужели Хилиппа был тоже на митинге?

— А как же? Надо быть как и остальные, — сказал Хилиппа, загадочно улыбаясь.

Казалось, он что-то недоговаривает. Его Ханнес все еще был в Финляндии, хотя часть бежавших вернулась, узнав, что советские власти объявили амнистию участникам мятежа. «Может быть, от них Хилиппа и получил указания, как ему себя вести, что говорить, — пришло в голову Поавиле. — Поди знай».

Хуоти не вмешивался в разговор старших. Он ожидал, что ответит отец. Но Поавила не успел ничего сказать: в избу с шумом ввалился Теппана, за ним Крикку-Карппа и Харьюла.

— Ну ты и даешь! Прямо как из пулемета, — похвалил Теппана Хуоти.

— Да, чешет как Рунеберг, — добавил Харьюла и, обернувшись к Хуоти, сказал: — Из тебя получится настоящий агитатор.

Хуоти только улыбался.

— А вот ты сказал, что прежде карельский народ жил вот так-то и так-то, — вступил в разговор Крикку-Карппа. — И в темноте, и в нищете, и под ярмом. Ну, о том, как люди прежде жили, мы сами знаем, а вот какой жизнь будет, того, брат, мы не знаем. Так что не ругай старое, пока не узнаешь, каким будет новое.

Мысль о будущем, ожидание его в последнее время все больше беспокоили не только Крикку-Карппу. Уже в том, что ждали будущего, было нечто новое. Раньше думали лишь о том, какой будет урожай, как прожить зиму, а что будет дальше, о том и не думали, потому что жизнь шла своим привычным чередом одинаково из поколения в поколение, из года в год. А теперь жили в ожидании чего-то невиданного, неслыханного.

— Дрова лучше пилить одному, чем с плохим товарищем, — сказал Крикку-Карппа.

— А если попадется такое толстое дерево, что одному перепилить не под силу? — спросил Харьюла, прищурив глаза.

— А я вот согласен с Карппой, — поспешил заметить Хилиппа. — Каждый дует на свою ложку.

И вдруг, схватившись за щеку, он завизжал:

— И-и-и-и…

Это было так неожиданно, что мужики рассмеялись. Но тому, у кого болит зуб, не до смеха. У Хилиппы был такой жалкий вид, что мужики перестали смеяться и стали давать ему свои советы.

— Надо положить смолы в зуб, — посоветовал Пулька-Поавила.

— А прежде зубную боль заговором лечили, — вспомнил Крикку-Карппа. — Возьми, нечистый, свою челюсть, свое зубило вынь из зуба, чтоб не грызло, не ломило. И помогало.

— Теперь не помогает, — заметил Теппана. — Вы« рвать надо зуб. Где клещи?

— И-и-и-и, эмяс! — Хилиппа махнул рукой и побежал домой.

Харьюла сказал:

— Это его бог наказывает.

Завязался разговор о боге. Начал его Крикку-Карппа. В последнее время о боге стали всякое поговаривать. Говорили даже, что, может быть, его и вовсе нет. Крикку-Карппа считал, что бог все же есть, ведь никак нельзя обойтись без бога…

— А скажи, может ли бог оттаскать за волосы лысого? — спросил Хуоти.

Крикку-Карппа растерянно чесал свою лысину. Теппана помирал со смеху.

Пулька-Поавила не смеялся. Верующим он себя не считал, но все-таки — зачем богохульствовать. В то же время ему было и лестно, что его сын сумел запросто посадить в лужу хитрого Крикку-Карппу. Нет, видно не зря парень учился в Петрозаводске.